Семейный детектив

– А она поняла. И сбегать не собиралась. Когда я под утро пришел к ней в спальню, она включила заднюю. Не поеду, говорит, никуда. Я Гошеньку так обидела, я должна попросить у него прощения, и бла-бла-бла. Пришлось ее отключить, взвалить на плечо и вывезти, как мешок картошки. Она проспала всю дорогу. А когда уже явились сюда, она уже будто и смирилась. Разговаривать со мной перестала, но назад уже не просилась.

– Так что пошло не так, Валерий? Почему вы разочаровались? Драгоценностей оказалось не так много?

– А их вообще не оказалось, – с кислой миной произнес он и со вздохом поставил чашку на стол. – Ее отец, оказывается, обнаружил в подполе шкатулку с драгоценностями, которыми наградила ее деда богатая барыня за спасение. Все это тайком продал. И на вырученные деньги построил детский дом. Для детей, оставшихся сиротами после войны.

– А на что же ты дом построил, Валера? – нарушил молчание Игорь.

– Серьги, часики, монеты. Хватило, – он обнажил ровные белые зубы. – Даже на жизнь хватило. Работать долго не пришлось.

– А почему продаешь?

– Потому что… Не тяну содержание. И тяжко тут одному. – Он окинул равнодушным взглядом стены. – Такой надежной невесты, как у тебя, не нашлось. Жены нет. Детей нет. Мать я изгнал. Все. Делать тут нечего. Продам дом. В город перееду.

– Адрес, – потребовал Игорь, вставая из-за стола и делая знак Маше следовать за ним. – Адрес дома престарелых, куда ты отправил бабушку.

– Выедешь из поселка и, никуда не сворачивая, проедешь сто пятнадцать километров. Там он и стоит возле дороги. Упрешься…

Пока они ехали, Игорь чуть не задохнулся. Бессильная ярость к Валере, жалость к бедной бабушке. Ему даже показалось в какой-то момент, что он плачет.

– Родителям своим не будешь звонить? – спросила Маша, когда они остановились возле старой ржавой изгороди.

– Нет. Пока нет.

– Если она жива, Игорь? Что? – она прикусила дрожавшую губу. – Что ты станешь делать?

– Заберу, конечно, – не раздумывая ни секунды, ответил он.

И Машка как ахнет, как бросится ему на шею, как расплачется.

– Люблю тебя, люблю… – плакала она ему в подмышку. – Ты самый лучший, самый великодушный… Люблю…

Игорь вытер ее мокрые щеки бумажной салфеткой. Потянул к воротам. Но неожиданно они оказались заперты. И ни звонка, ни домофона.

– Что делать? – Он растерянно озирался.

– Стучать! Будем стучать, пока не откроют.

Маша подняла с земли палку и принялась водить ею по железным прутьям. С силой! Туда-сюда, туда-сюда. Вышло очень громко и противно. На звук сразу пооткрывались окна, повысовывались седые головы, распахнулась входная дверь. На порог вышла какая-то женщина в длинном кардигане ярко-синего цвета. Какое-то время смотрела на них, потом крикнула:

– Прекратите хулиганить! Позову охрану!

– Не надо охраны, простите, – прокричала в ответ Маша. – Мы приехали, чтобы узнать об одной из ваших пациенток. Мы только сегодня узнали, что она может находиться здесь.

Женщина не сделала попытки подойти к ним. Так и осталась стоять возле распахнутой двери. Черный прямоугольник на белоснежном фасаде здания. И ее высокий силуэт в ярко-синей длинной кофте.

– Кто вам нужен? – громко спросила она.

– Нона Игнатьевна Пушкарева, – орала во все горло Маша.

Игорь стоял и молчал. И во все глаза смотрел на женщину. Либо он сходит с ума, либо…

– Нет такой, – ответила громко женщина, повернулась и потянула дверь на себя.

И Игорь, прекрасно понимая, что это может быть игрой света, наваждением, волнением момента, что он может просто ошибаться, не выдержал и крикнул:

– Ба! Не уходи!

У него вышло это так же жалобно, как и много лет назад, когда бабушка выходила из его спальни и гасила свет. А он, боясь оставаться в темноте, всегда просил ее не уходить. Именно так просил:

– Ба! Не уходи!

Женщина замерла и встала как вкопанная. И не поворачивалась очень долго. Он успел перелезть через забор, оставив Машку бесноваться возле запертой калитки. Добежал до входа в дом. Встал, не поднимаясь по ступенькам. И снова повторил:

– Ба! Не уходи!

Ее прямая спина дернулась. Она медленно повернулась. И глянула на него, как много раз смотрела в детстве: с обожанием, нежностью, радостью.

– Гошенька мой… – прошептала она тихо, но он услышал. – Любимый мой Гошенька…

Они обнимались и плакали, и просили друг у друга прощения, и обещали никогда-никогда больше не расставаться.

– Поехали домой, ба.

Они сидели в актовом зале, который Нона Игнатьевна сама отперла ключом. Пили чай и разговаривали уже почти час. В дверь без конца заглядывали местные обитатели. Подслеповато щурясь, рассматривали их. Улыбались и, с пониманием качая головой, уходили.

– Поехали домой. Я уже позвонил отцу. Он ждет. Мама ждет.

– Это хорошо. Это значит, что все меня простили, – она гладила его по щекам, трогала его волосы. – Мальчик мой… Как же я люблю тебя…

– Я тоже тебя люблю, ба, – сдавленным голосом отвечал он.

Это Машке можно было реветь сколько угодно. Хлюпать носом, всхлипывать и причитать без конца:

– Хорошо-то как, Господи! Как же хорошо…

Ему плакать было нельзя. Он же мужчина.