Семейщина

На днях отвез он с братом Андреем мешков пятнадцать в Завод на продажу, копейка в избе не переводится. Сызнова надо везти, сызнова покупать обнову Устинье Семеновне, кашемировую шаль или шелку на новый сарафан, — пусть складывает в обитый ленточной жестью высокий сундук. Семеновне надо еще бравый платок на праздничную кичку. Мужикам тоже надобно товаришку на одежу, нужно и веревок и гвоздей.

Гладкое, обтянутое темно-красной лоснящейся кожей, раздавшееся лицо Дементея выражало сытость, покой и довольство. Он бодро встряхивал большою, в русых кольцах, кудлатой головой…

В воскресные дни, когда можно было вдоволь поспать и вкусно поесть, Дементей чувствовал себя особенно благодушно. Вот и сегодня, поднявшись с постели чуть не в полдень, он глянул в небольшое круглое зеркальце на передней стене под вышитым рушником, провел рукою по мясистому носу, по жидкой бородке, потом по завитушкам, падающим на высокий лоб, улыбнулся, перевел глаза к печке, где, торопясь насадить воскресной обед, гремела заслонкой Устинья.

Со двора, где ярко светило зимнее солнце, шумно пошаркав в сенцах обутками, вошла Анисья. В распахнутую на миг дверь вполз морозный туман.

— Студено! — пряча глаза, сказала она. — Убралась.

— Убралась — и хорошо, обедать станем, — отозвался Дементей.

Он оглядел коренастую фигуру невестки, ухмыльнулся про себя: «Экая кобыла! Аккуратности Устиньиной нету, чисто колода. И что Андрюха выбирал! Не было ему девок в деревне, господи».

Анисья торопко скрылась за печкой.

«И чего она хоронится? Как прибитая ходит…» — Дементей припомнил, как из горницы, где спали пять дней назад — первую ночь — молодые, он сквозь сон слышал бранные крики брата, женский плач, а наутро Андрей сидел за столом сумный, сразу после чая вскочил на Пегашку и умчался к батьке.

— Зачем он? — удивился тогда Дементей.

— Не сказывал, — будто поперхнулась молодуха… «Неладно у них что-то, — подумал Дементей, грех промеж них приключился. Что за оказия?» Тут он с еще большей веселостью обернулся к Устинье, — у него такой оказии не было и не бывать! Любуясь женою, он уже забыл о странном поведении брата и Анисьи.

Тем временем Устинья расставила на столе посуду, налила в пузатую чашку щей из чугуна и кромсала двумя ножами мясо в корыте.

— Давайте садиться, Иваныч, — управившись, сказала она певуче.

Все трое — Анисья позади — в такт закрестились и поясно закланялись в передний угол на медную резьбу икон…

С причмокиванием обгладывая мосол, Дементей балагурил:

— Кормишь ты, Семеновна, дай бог всякому. С такой кормежки и работать не захочешь, а токмо с бабой на койке… а?

Устинья застенчиво фыркала:

— Ту ты! И всегда у него на уме…

И краснела, прикрывая ладошкой блестящие свои, чуть бараньи, карие глаза.

— Ничего, ничего, — похохатывал Дементей, — народи перво ребят, а потом-от перестану! — И он весело поглядывал на полнеющий живот Устиньи.

Анисья весь обед просидела молча. Убрав со стола посуду, она сказалась нездоровой и ушла в горницу…

Под вечер Анисья скрылась со двора — по загуменью ушла к сестре. Устинья покачала головою.

— Ума не приложу, что с ней.

Дементею, должно быть, прискучило возиться в мыслях с невесткою, — он буркнул:

— Каку хворобу выдумала… оказия! Скорей бы Андрюха вернулся!

В ужин пожаловал сосед Ивай Лисеич. Перекрестившись, он сел около койки на лавку — подальше от стола.

— Здоровате…

— Здорово, Иван Лисеич… Кушать с нами.

— Спаси Христос, было дело.

— Садись чаевать.

Иван Лисеич важно погладил патлатую, волнистую ржавую бороду, помялся для прилику, и снова взмахнув двуперстием, присел к столу.

И когда отчаевали и с мужиков сбежал не один пот, — тогда только Лисеич открыл причину своего прихода в этот поздний час:

— Намедни Дементей Иваныч, в Завод с братом ездили… Железа, кажись, колесного привезли сколь-то?

Дементей неопределенно гмыкнул.

— На ободья мне. Незадача вышла… лопнуло, язви его. Ехать надо, в Кяхту за китайским товаром собрались, а тут… — Иван Лисеич просительно уставился на хозяина.

Дементей еще раз шмыгнул носом и промолчал. — Выручай, паря, покуда што, — прервал гость неудобное молчание. — Вскорости оборочу.

— Оно бы можно, почему не так. Дело суседское, — произнес наконец Дементей, — а только в кузню отдал всю полосу. Одну и привез.

Иван Лисеич мужик справный, ему, Дементею, по достатку ровня, и годами куда старее, но все же… «Как же без припасу? — подумал Дементей, — для себя куплял…» И когда он солгал, стало как-то легче, он заулыбался, начал расспрашивать о несчастье с Ивановой телегой, сочувственно поддакивал, предложил снова чаю:

— Станови еще. Но сосед уже заторопился домой.

Ночью, прижимаясь к мужу под шубой, Устинья прошептала:

— Пошто ты так-то, Дементеюшка? Железо-то все одно в амбаре стоит.

— Мекнул я: неладно сделал. Антихрист за язык дернул, не иначе. Слово не воробей… Не бежать же мне к нему теперь, в самом деле, — нашлось, дескать, железо, Лисеич. A? Прости господи…

— Грех вить!

— Грех… обман… Нужды нет, найдет, у Микиты вона… Оказия! — Дементей позевнул, скрипнул челюстями и, повернувшись на другой бок, тотчас сонно засопел.

6