Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Угадал, братуха, на холмах люблю посидеть, вот так, как зараз, — согласился Василий Максимович. — И сердце, верно, иной раз щемит, побаливает, и я все еще не знаю, куда идеть станица, и что будет с холмами, и часто об этом думаю. Но только скажу тебе как брату: не нужно мне ни того, что уже ушло от нас, ни того, о чем ты печалишься и именуешь своим, казачьим. Да, знакомое, привычное сменилось незнакомым, непривычным. Ну и что? Радоваться надо! Тут вся штуковина в чем? В том, что и ты, и я — люди старой крестьянской закваски и в той уходящей из станицы житухе мы последние. Еще при нашей жизни, рядом с нами, поднялась поросль без крестьянских и без казачьих примет, и потому молодого станичника ни по одежонке, ни по уму не отличить от горожанина. Нету различия, исчезло! Мой Гриша, музыкант, он кто? Деревенский или городской? А! Вот то-то! А пройдут еще годы, и это различие и вовсе сотрется, и тогда не станет ни крестьян, ни рабочих, все люди — труженики. Потому-то, Евдоша, и нету в моей душе жалости ни к тем казакам, какие ходили за плугом и цобкали на быков, ни к тем буркам, каковые приставляли к возам, чтоб сделать для малых детишек затишек, ни к гарцующему на коне всаднику. Все это ушло от нас, ушло навечно, и я сам, своим трудом, помогал, сколько мог, его уходу, подталкивал сзади… А вот холмы — это да, их жалко. Сидят они во мне, и я не знаю, как же можно оставаться без них…

— Сбереги, коли жалко, — сказал Евдоким.

— Как сберечь? Думал я об этом, а придумать ничего не мог.

— Хочешь, подсоблю? По-братски.

— Ты? Не шуткуй, Евдоким.

— Я сурьезно. И сделаем мы это вместе.

— Как?

— Очень просто. Подкараулим строителей, когда они зачнут двигаться к холмам на своих машинах, — пояснил свою мысль Евдоким. — Выйдем навстречу, встанем перед холмами, поднимем руки… Ни за что не пройдут! Не станут же нас давить колесами? Ну как? Хитро я придумал?

— Никуда не годится твоя хитрость. Машины не остановить — сила!

— А ежели встать грудью?

— Пустая затея!

— А все ж таки надо попробовать.

— Зачем? Выбрось из головы эту затею.

— Ну, тогда извиняй, ежели что не так. — Евдоким поднялся, натянул старенькую кубанку на свою кудлатую голову. — Поплетусь до хаты, Варюха ждет. Пообещался сходить к тебе на минуту и засиделся.

«Грудью встать супротив машин? И придумал же такое, бородач! — думал Василий Максимович, взглядом провожая темневшего в лунном свете Евдокима. — Нет, машины грудью не остановить. Тут нужна иная сила. Видно, придется податься к Солодову. Не хотелось беспокоить человека, а придется. Другого выхода нету».

Через некоторое время он оседлал мотоцикл и умчался, кинув косую, подпрыгивавшую обочь дороги тень. И вот уже резкий, как частые винтовочные выстрелы, треск мотора оглушил улицу, по-над плетнями потянуло гарью, со дворов с лаем выскакивали собаки. Василий Максимович и ночью любил быструю езду, гнал машину так, что следом вспыхивала строчка сизой от лунного света пыли. Подъезжая ко двору, он издали увидел жену — она открывала ему калитку.

— Мать, как же ты узнала, что я еду? — спросил он.

— Тебя слышно за десять верст, — ответила Анна Саввична. — Шумно ездишь, баламутишь станицу. Чего-то сегодня задержался?

— Свернул к холмам, а тут подошел Евдоким. Вот мы посидели, потолковали.

Она не спросила, о чем толковали братья, сидя на холмах, ибо свое у нее было в голове, и она сказала:

— Новость у нас, Вася.

— Что такое?

— Эльвира и Жан отделились от нас, еще утром перебрались в свое жилище. Ничего, комнатушка собой славная, светлая, и при ней кухонька, чуланчик, кладовочка. Жить можно. Сам Барсуков заходил, проведал новоселов. Домишко новый, красивый, в нем поселилось шесть семейств.

— От Гриши есть весточка?

— Что-то не пишет наш Григорий Васильевич. Людмиле Литвиненковой, слыхала, пришло письмо.

— Знать, Людмила ближе и роднее.

Анна Саввична подождала, пока муж вкатывал во двор мотоцикл, потом сказала:

— Поехал бы сам к Грише, проведал бы, а заодно и у Дмитрия побывал бы.

Василий Максимович ставил машину на подсошки, молчал.

— И еще у нас есть новость, — сказала Анна Саввична.

— Что там еще?

— Приехали Степа и Тася.

— В гости?

— Насовсем.

— Так, так… Одних детей провожаешь, других встречаешь. Что это Степан так быстро возвернулся в станицу?

Анна Саввична не успела ответить — помешал Степан. Он вышел из хаты и направился к отцу. В той же давно облинявшей, побелевшей на плечах гимнастерке, затянутый армейским ремнем, в сапогах, он остановился перед отцом, как солдат перед командиром, поздоровался и спросил:

— Еще не устаете, батя?

— Покуда не жалуюсь. Степная житуха для меня привычная. — Отец увидел вышедшую из хаты Тасю. — С прибытием, невесточка! Насовсем в станицу или как?

— Не знаю, — смущенно глядя на Степана, ответила Тася. — Как Степа решит, так и будет.

26