Семья Наливайко

Что было дальше, не скажу, но Степан по-прежнему оставался в колхозе, занимаясь ремонтом уборочных машин. Правда, он помрачнел, избегал встречаться с призванными в армию ребятами и страшно злился, когда ему задавали обычный вопрос: не получал ли он из военкомата повестки?

Я начал презирать его.

IX

Смешно теперь вспоминать, как я бегал в военкомат и упрашивал, чтобы послали меня на фронт. В конце концов я или понравился военкому, или надоел ему: он пообещал «заняться этим вопросом». Вскоре я получил повестку. Я не знал, как сказать о ней матери.

Вечером мы, как всегда, сидели у себя в комнате и вспоминали братьев. От Виктора не было никаких вестей.

Часто перед сном мать вынимала из своей папки старую газету, в которой был напечатан портрет Виктора, и долго вглядывалась в его лицо. Он был мало похож на себя, но у нас не было другого портрета. Виктор не любил сниматься; он рано ушел из дому и редко навещал нас. Он был по призванию летчик. Рассказывая о Чкалове, он с загадочной улыбкой прибавлял: «Валерий Чкалов не успел облететь земной шар, но кто-нибудь из нас, молодых, совершит это».

Приезжая в отпуск после длительной разлуки, Виктор внимательно осматривал комнату и точно устанавливал, что изменилось у нас в доме за два — три года. Он радовался, замечая вышитое матерью новое полотенце или скатерть.

С большой тревогой мать ждала писем от него. Если бы он хотя открыточку прислал, легче было бы мне разговаривать с матерью.

И все же я должен был сказать ей, что мне прислали повестку. Но я сказал ей об этом не сразу. Я спросил ее, хочет ли она послушать народную «Думу».

— Какую думу? — недоумевала мать, подняв на меня грустные глаза.

— Думу про мать и ее сыновей.

— Почитай, — сказала мать, любившая слушать мое чтение. — Послушаю.

Я раскрыл книгу, но мне нечего было читать: я любил сочинять сказки или думы, и я рассказал ей про мать молодых казаков:

— То не гром грохотал над полем, не буйные ветры Налетели: то вражье войско шло походом на Украину.

Начали и запорожцы собираться в поход. А у одной вдовы было четыре сына — четыре сына, как один: красавцы.

Стали они спорить промеж себя: кому в поход идти, а кому со старой матерью остаться? Слушала мать их спор, а сердце томилось и замирало. Сама не знала: кого из них оставить? Все четверо были кусками ее сердца.

А братья спорили:

«Пусть старший остается дома, он уже успел повоевать, ему и отдохнуть не стыдно».

Старший сердился и говорил:

«Пусть младший оберегает мать, мы обойдемся без него в походе».

А средние — те уж на коней взобрались и саблями побрякивали.

Вздохнула мать, прислушавшись к их спору:

«Идите все четверо, не спорьте. Побейте врага и скорее домой возвращайтесь».

Как услыхали эти слова сыновья, как гикнули, — будто птицы взметнулись кони; пыль тучей поднялась до неба. Глянула мать, — пыль улеглась, а сыновей не видно.

Помчались они в поход.

Ждала их мать, ждала, не плакала; все вспоминала каждого в отдельности: как родила, как вырастила. И радовалась, что все четверо смелыми казаками стали…

В степи шел бой. И вскоре разбили врагов казаки. С веселым шумом и песнями возвращались они с похода. Мать ждала своих сыновей и радовалась, что война кончилась.

Вдруг появились кони средних сыновей без седоков — лишь седла казацкие красовались на конских спинах. Сжалось материнское сердце, заныло, но она не заплакала.

«Есть у меня еще старший и младший — они утешат меня, старуху».

Вдруг видит: мчится конь старшего сына без седока и так жалобно ржет. Еще больнее сжалось материнское, сердце, но она сказала:

«Есть у меня младший — будет он утехой мне в старости».

Вдруг видит мать: мчится конь младшего сына без седока, только стремена пустые звякают. И не выдержало материнское сердце — заплакала, зарыдала она, седую голову склонив на плетень.

Слышит она — опять казаки поют. Последние рубаки возвращаются: с повязками на головах, усталые, но песни поют веселые. Прислушалась мать: казаки о ее сыновьях поют; поют о том, какие они смелые да отважные, как врагов рубили храбро, как Украину-мать отстояли, защищая кровью…

Стала мать у ворот и глаза вытерла, лицо ее посветлело, зарумянилось.

А казаки пели, возвращаясь с похода; пели о своих товарищах-героях…

— Это ты сам выдумал? — спросила мать, покачав головой.

— Сам.

— А что потом с матерью было, не знаешь? — спросила мать. — Когда она в хату вернулась?

Об этом я не подумал и сказал:

— Не знаю.

— Вот видишь… А выдумываешь…

Я молчал. Мать поглядела на меня лукавыми глазами и спросила:

— Тебе тоже на войну хочется, правда?

Сердце у меня забилось; я не стал распространяться и просто показал матери повестку.

Мать сдвинула брови и замерла. Несколько минут она сидела неподвижно, забыв о своих бумагах, рассыпавшихся у нее на коленях. Я собрал бумаги в папку, бережно положил их на стол. Мать не двигалась.