Семья Рубанюк

— Такого в мыслях ни у кого нету, — сдержанно ответил Яков. — Ну, думаю, беды большой не стрясется, если пустим ее не к маю, а, скажем, к жнивам. Легче будет, а то в бригадах по полторы калеки осталось.

Остап Григорьевич, куривший молча у порога, подошел и сел рядом с Гайсенко. К Петру у старика был свой счет. Еще во время уборки хлебов забрали из садоводческой бригады на степь восемь человек. Потом их переключили на заготовку леса. А сейчас подошло время напряженных работ в саду: надо было уничтожать гусеничные гнезда, снимать лишай и мох с деревьев, укутывать их.

— Вон батько мне тоже сейчас будет мылить голову за сад, — сказал Петро, взглянув на отца с улыбкой. — Плохо! — добавил он, переведя взгляд на Якова, и выражение лица его снова стало хмурым.

— Нужно дело поправлять, — ответил тот, вздохнув.

— Я не об этом… Плохо, что ты вот, член правления, коммунист, рассуждаешь, как отсталая баба…

— Не один я так рассуждаю.

— Тем хуже… Вспомни, как было под Москвой в сорок первом году… или под Сталинградом в сорок втором. Тяжелей, чем нам сейчас… Одному нашему бойцу, бывало, против десяти фашистов приходилось драться. А ведь у Верховной ставки были резервы. Но их не позволяли по частям растаскивать…

— Знаю…

— Сохраняли для главного направления. Поэтому и смогли так ударить под Москвой, а позже под Сталинградом…

— Это так. Дали жару здорово!

— Главное направление… Ты понимаешь, что это такое? У нас сейчас с тобой электростанция — главное направление. А ты говоришь: «Давай оттянем с него силы…»

— Это ты зря… Не говорил я так…

— Ведь ты коммунист, ты обязан лучше бабы Мелашки разбираться в этих вопросах. Помыться, видишь ли, некогда… А есть где людям сейчас мыться? Об этом ты думал?

Яков, насупившись, что-то чертил на скатерти худым, покрытым у ногтя заусенцами пальцем. Петро, искоса поглядывая на его небритое лицо, ждал ответа.

— Что ж, Яша, — проговорил Остап Григорьевич, — прав Петро отчасти… Оно, конечно, по бригадам сейчас не легко, ну, надо как-то выходить из положения… Раз сами порешили, взялись, обязаны доводить до конца.

— Отстроим станцию — знаешь, Яша, насколько легче нам станет? — сказал Петро. — Нигде столько физического труда не затрачивается, как в сельском хозяйстве, если нет моторов. Тебе это не хуже моего известно…

Яков надвинул шапку поглубже на голову, поднялся.

— Так, с Кабанцом поговори, Остапович, — сказал он. — Завалит он нам ремонт…

* * *

На другой день Петро по дороге в правление зашел к деду Кабанцу.

В хате было жарко натоплено, пахло прокисшими помоями, еще чем-то прелым. От всего этого Петро едва не задохнулся.

Старуха сидела на лавке, пряла. Поздоровавшись с ней, Петро спросил:

— Хозяина нет дома?

— Кто такой? — откликнулись с печи. Дед в одних исподних штанах, распаренный, с почерневшим серебряным крестом на широкой груди, лениво стал спускаться на лежанку.

— Заболели, Мефодий Гаврилович?

— Трошки прилег, — гнусаво протянул Кабанец. — Что-то поясницу ломит.

— Всю ночь в карты играет, — отозвалась Кабанчиха, не переставая гонять колесо прялки. — Один раз выиграет, десять проиграет.

— Не бурчи, — огрызнулся старик. — Дай чистую рубаху.

— Не дам, — решительно отказала старуха. — До бабы Харитины ходит, паразит, а ты стирай на него, корми… И где ты взялся на мою голову?

— Замолчишь ты?! — прикрикнул дед, бешено округлив глаза. — Человек по делу пришел, а она плетет черт-те что…

Он рывком натянул на себя грязную, заплатанную рубаху, разгладил всклокоченную бороду, отряхнув с нее подсолнечную шелуху, и придал лицу выражение, подобающее при разговоре с начальством.

— Неладно у нас, Мефодий Гаврилович, с ремонтом получается, — начал Петро.

— …А то на охоту черти его носят, — продолжала ворчать бабка. — Чи убьет, чи не убьет, а домой приходит, есть просит…

— И сотворит же господь бог такое! — прогнусавил дед с искренним изумлением. Он потянулся за веретеном и яростно метнул его в старуху: — Перестанешь ты?!

— Э-э-эй! Человека постеснялся бы — довольно хладнокровно пробурчала бабка, видимо привыкшая к такого рода перепалкам. — Вот покину его, сатану, и поеду в этот… Танарог… или Тышкент…

— Тьфу! Не даст об деле потолковать, — возмутился дед и предложил: — Пойдемте в светлицу.

Выслушав упреки Петра по поводу ремонта инвентаря, он долго мял бороду, скреб ногтями морщинистую шею и, наконец, уныло проговорил:

— Две мои невестки на плотину ходят, Грунька и Гришка там тоже все время пропадают. А у меня года, товарищ председатель, сказать, не маленькие… на Кирилла и Мефодия восьмой десяток начинается…

— Ну, вам до ста лет жить. Гляньте, какое здоровье, — польстил Петро. — А получится молодежь, мы вас на отдых отпустим. Тогда уж хотите — на охоту, хотите — в «козла» режьтесь…

— Это она дурные разговоры плетет, — сказал дед, свирепо посмотрев на дверь, и, снова принявшись за свою бороду, с протяжным вздохом добавил: — Отдохнем, когда подохнем…