Семья Тибо.Том 1

Опять от Жака; письмо написано в один присест и почти неразборчиво:

Amicus amico![15]

Моё сердце слишком полно, оно переполнено до краёв! Оно пенится волнами, и всё, что могу, я выплёскиваю на бумагу.

Рождённый страдать, любить, надеяться, я надеюсь, люблю и страдаю! Повесть жизни моей укладывается в две строки: только любовь позволяет мне жить, и моя единственная любовь — это ты!

С самых юных лет ощущал я потребность разделить пыл моего сердца с сердцем другим, которое смогло бы понять меня до конца. Сколько писем написал я некогда воображаемому другу, который был схож со мною, как брат! Увы! Сердце моё в каком-то опьянении говорило, вернее, писало — себе самому! Потом внезапно господь захотел, чтобы этот идеал обрёл плоть и кровь, и он воплотился в тебе, о моя Любовь! Как и с чего всё началось? Теперь этого уже не понять: от звена к звену теряешься в лабиринте мыслей и не в силах найти начала. Но можно ли представить себе что-либо более одухотворённое и возвышенное, чем наша любовь? Я тщетно ищу сравнений. Рядом с нашей великой тайной всё на свете бледнеет! Это — солнце, которое согревает и озаряет наше с тобой существование! Но этого не выразить на бумаге! Будучи написано, всё становится похожим на фотографию цветка!

Но довольно!

Быть может, ты нуждаешься в помощи, в утешении, в надежде, а я посылаю тебе не слова ласки и нежности, а излияния эгоистического сердца, которое живёт лишь ради себя самого. Прости, любимый! Я не могу писать тебе по-другому. Я переживаю трудное время, и сердце моё сейчас бесплодней и суше, чем каменистое дно оврага! Неуверенность во всём на свете и в себе самом — о, разве она не наихудшее из всех зол?

Презри меня! Не пиши мне больше! Полюби другого! Я более не достоин того великого дара, каким являешься ты!

О, ирония роковой судьбы, что толкает меня… куда? Куда? В небытие!!!

Напиши мне! Если я лишусь тебя, я покончу с собой!

Tibi eximo, carissime![16]

Ж.

К последнему листу тетради аббат Бино приложил записку, перехваченную учителем накануне побега.

Почерк был Жака — невообразимые каракули, нацарапанные карандашом:

Людям, которые нас подло и бездоказательно обвиняют, — Позор!

ПОЗОР ИМ И ГОРЕ!

Вся эта возня затеяна из гнусного любопытства! Они запустили свои лапы в нашу дружбу, и это — низко!

Никаких трусливых компромиссов! Стоять с высоко поднятой головой! Или умереть!

Наша любовь выше клеветы и угроз!

Докажем же это!

Твой НА ВСЮ ЖИЗНЬ

Ж.

VII

В Марсель они приехали поздно вечером в воскресенье. Возбуждение улеглось. Они спали, скрючившись на деревянных лавках, в плохо освещённом вагоне; гул поезда, входящего под своды вокзала, грохот поворотных кругов — всё это внезапно разбудило их, заставив вскочить на ноги; они сошли на перрон, моргая глазами, молчаливые, встревоженные, протрезвленные.