Семья Тибо, том 1

X. Воскресенье 12 июля. — Собрание на квартире у Мейнестреля. Австриец Бем и приехавший из Вены Жак дают характеристику политического положения в Европе

Две недели спустя Жак, в сопровождении австрийца по имени Бем, возвращался из Вены дневным скорым поездом.

Важные и тревожные известия, доверительно сообщенные ему накануне Хозмером, заставили Жака прервать расследование и поспешно возвратиться в Швейцарию, чтобы уведомить обо всем Мейнестреля.

В этот воскресный день, 12 июля, Митгерг, которого послал Жак, опасавшийся нескромных расспросов товарищей, около шести часов вечера входил в "Локаль". Он быстро поднялся по лестнице, ответил торопливой улыбкой на приветствия друзей и, пробираясь между людьми, толпившимися в первых двух комнатах, прошел прямо в третью, в которой, как он знал, находился Пилот.

В самом деле, сидя на своем привычном месте, рядом с Альфредой, Мейнестрель говорил перед десятком внимательных слушателей. Казалось, что его речь главным образом обращена к Прецелю, стоящему в первом ряду.

— Антиклерикализм? — говорил Мейнестрель. — Жалкая тактика! Возьмите хотя бы вашего Бисмарка с его пресловутой "культуркампф"[218]. Его преследования послужили только к укреплению немецкого клерикализма…

Митгерг с озабоченным лицом упорно следил за взглядом Альфреды. Наконец он смог подать ей знак и, отделясь от группы, отошел к окну.

Прецель сделал Пилоту какое-то возражение, которого Митгерг не расслышал. Посыпались различные реплики. Споры по частным вопросам вызвали перемещения в группе слушателей. Альфреда воспользовалась этим, чтобы встать и подойти к австрийцу.

Сухой голос Мейнестреля зазвучал снова:

— Я думаю, что не этот идиотский антиклерикализм, столь дорогой буржуазным вольнодумцам девятнадцатого века, избавит массы от ига религии. Проблема и здесь остается социальной. Религиозные учреждения — социальны. Во все времена религия черпала свою основную силу в страданиях порабощенного человека. Религия всегда играла на нищете. В тот день, когда у нее исчезнет эта точка опоры, религия потеряет жизнеспособность. Когда человечество станет счастливее, современные религии будут над ним не властны…

— В чем дело Митгерг? — прошептала Альфреда.

— Тибо вернулся… Он хочет видеть Пилота.

— Почему он не пришел сюда?

— Похоже, что там творятся нехорошие дела, — сказал Митгерг вместо ответа.

— Нехорошие дела?

Она пытливо вглядывалась в лицо австрийца, думая о миссии Жака в Вене.

Митгерг развел руками, чтобы показать, что он ничего точно не знает; и в течение нескольких секунд он раскачивался, как молодой медведь, приподняв брови и выкатив глаза за стеклами очков.

— Тибо приехал с Бемом, моим соотечественником, который завтра отправляется в Париж. Совершенно необходимо, чтоб Пилот принял их сегодня же.

— Сегодня?.. — Альфреда размышляла. — Ну что ж, приходите к нам, это лучше всего.

— Хорошо… Вызови Ричардли.

— И Пата тоже, — торопливо сказала она.

Митгерг, не любивший англичанина, уже готов был возразить: "Почему Пата?" Тем не менее он выразил согласие, на секунду прикрыв веки.

— В девять часов?

— В девять.

Молодая женщина бесшумно возвратилась на свое место.

Мейнестрель только что оборвал Прецеля своим безапелляционным "разумеется!" и добавил:

— Преобразование совершится не в один день. И даже не на протяжении одного поколения. Религиозные потребности нового человека найдут себе выход — социальный выход. Религиозная мистика будет заменена мистикой социальной. Это проблема социального порядка.

Снова переглянувшись с Альфредой, Митгерг исчез.

Три часа спустя Жак в сопровождении Бема и Митгерга сошел с трамвая на улице Каруж и входил в дом Мейнестреля.

Почти смеркалось, на маленькой лестнице было темно.

Альфреда впустила гостей.

Силуэт Мейнестреля китайской тенью вырисовывался в дверях освещенной комнаты. Он быстро подошел к Жаку и спросил вполголоса:

— Есть новости?

— Да.

— Обвинения были обоснованы?

— Серьезно обоснованы, — прошептал Жак. — В особенности в отношении Тоблера… Я объясню вам все это… Но сейчас речь идет совсем о другом… Мы накануне больших событий… — Он обернулся к австрийцу, которого привел с собой, и представил его: — Товарищ Бем.

Мейнестрель протянул ему руку.

— Итак, товарищ, — сказал Мейнестрель со скептической ноткой в голосе, — правда ли, что ты нам привез новости?

Бем с важностью посмотрел на него:

— Да.

Это был тиролец, низкорослый горец с энергичным лицом. Лет тридцати. На голове у него была фуражка, и, несмотря на жару, старый желтый макинтош покрывал его крепкие плечи.

— Входите, — сказал Мейнестрель, пропуская вновь прибывших в комнату, в глубине которой ждали Патерсон и Ричардли.

Мейнестрель представил обоих мужчин Бему. Тот заметил, что остался в фуражке, и, смутившись на секунду, снял ее. Он был обут в подбитые гвоздями башмаки, которые скользили на натертом паркете.