Семья Тибо. Том 2

— Ах! Надо же понимать тактику, Желявский, — сказал он, высокомерно улыбаясь. — тут две вещи, совершенно различные: есть die Militärvorlage, закон о вооружениях, и есть die Wehrsteuer, закон, отпускающий кредиты, чтобы реализовать этот закон. Социал-демократы сначала голосовали против первого закона, а затем, когда этот закон был, несмотря ни на что, принят рейхстагом, они голосовали за закон о кредитах. И это была хорошая тактика… Почему?… Потому, что в этом законе было новое для нашего рейха, нечто чрезвычайно для нас нужное: прямой общеимперский налог на крупные состояния! Нельзя было упустить такой случай! Потому, что в этом действительно заключалась новая социальная победа пролетариата!… Теперь понимаешь? А доказательством того, что наши депутаты остаются непреклонны по отношению к Militarismus[24], служит то, что каждый раз, когда они имеют возможность голосовать против внешней политики канцлера, они её единодушно отвергают!

— Это верно, — согласился Жак. — Однако…

Он замялся.

— Однако? — спросил с интересом Желявский.

— Однако? — повторила Цецилия.

— Ну… как вам сказать? В Берлине я имел возможность познакомиться с вашими социалистическими депутатами рейхстага, и у меня создалось впечатление, что их борьба против милитаризма остаётся в общем довольно платонической… Я говорю не о Либкнехте, конечно, а о других. Большая часть из них явно не стремится к тому, чтобы вырвать корень зла, чтобы открыто подорвать дух подчинения немецких масс военщине… У меня создалось впечатление, — как бы это сказать? — что, несмотря ни на что, они все до ужаса немцы… Убеждённые в исторической миссии пролетариата, само собой разумеется, но убеждённые прежде всего в исторической миссии немецкого пролетариата. И они не заходят так далеко в своём интернационализме и антимилитаризме, как мы, во Франции.

— Конечно, — сказала Цецилия, и веки её на мгновение опустились, скрывая взгляд.

— Конечно, — повторил Прецель тоном вызывающего превосходства.

Желявский поспешил вмешаться.

— Ваши буржуазные демократии, — заметил он, лукаво улыбаясь, — терпят социалистов в своих парламентах именно потому, что они прекрасно знают, что социалист в правительстве никогда не бывает по-настоящему опасным социалистом…

Митгерг, Харьковский и папаша Буассони на другом конце комнаты встали и подошли к говорившим.

Прецель и Цецилия пожали им руки.

Желявский тихо покачивал головой, по-прежнему улыбаясь.

— Знаешь ли, что я думаю? — сказал он, повернувшись на этот раз к Жаку. — Я думаю, что для порабощения масс ваши демократические режимы — ну, все ваши республики и парламентские монархии — это орудия, быть может, столь же ужасные и ещё более коварные, чем наш постыдный царизм…

— Поэтому, — резко заявил Митгерг, который всё слышал, — прав был Пилот, когда однажды вечером сказал: «Борьба против демократии всеми средствами, вплоть до кровопролития — вот первостепенная задача революционного действия!»

— Простите, — возразил Жак. — Прежде всего Пилот имел в виду только Россию, русскую революцию; и говорил он, что русская революция должна была не начинать с буржуазной демократии, а сразу стать пролетарской… А потом, не будем преувеличивать: можно всё-таки с пользой работать и в рамках демократического строя… Например, Жорес… Всё, что социалисты уже завоевали во Франции и ещё более в Германии…

— Нет, — сказал Митгерг, — революция или эмансипация в рамках демократического строя — это две разные вещи! Во Франции вожди стали наполовину буржуа. Они утратили чистоту революционного духа!

— Послушаем немножко, что говорят рядом, — прервал Буассони, лукаво подмигивая в сторону открытой двери.

— Мейнестрель там? — спросил Прецель.

— Разве ты не слышишь его? — сказал Митгерг.

Они замолчали и прислушались. Голос Мейнестреля звучал однообразно и чётко.

Желявский взял Жака под руку.

— Пойдём, послушаем и мы тоже…

VII

Жак выбрал себе место рядом с Ванхеде, который, скрестив руки и полузакрыв глаза, стоял, прислонившись к пыльной полке, куда Монье складывал старые брошюры.

— А я, — говорил Траутенбах, немецкий еврей, светло-рыжий и курчавый, живший обычно в Берлине, но часто наезжавший в Женеву, — я не верю, что можно добиться толку легальными средствами! Это робкие методы, интеллигентские!

Он повернулся к Мейнестрелю, ожидая от него знака одобрения. Но Пилот, сидевший в центре группы рядом с Альфредой, раскачивался на стуле, устремив взгляд в пространство.