Семья Тибо. Том 2

— Видишь ли, в данный момент Европой верховодят с полдюжины зловещих «великих патриотов», которые под пагубным влиянием военных кругов наперебой толкают свой государства к войне. Вот этого-то и не следует забывать!… Одни из них — наиболее циничные — прекрасно видят, к чему это поведёт; они хотят войны и подготовляют её, как обычно подготовляются преступления, потому что эти господа уверены в том, что в известный момент обстоятельства сложатся в их пользу. Ярко выраженным представителем этого типа людей является, скажем, Берхтольд в Австрии. А также Извольский[45] или, скажем, Сазонов[46] в Петербурге… Другие не то чтобы хотят войны, — почти все её опасаются, — но безропотно принимают войну, потому что верят в её неизбежность. А такая уверенность — самая опасная, какая только может укорениться в мозгу государственного деятеля! Эти люди, вместо того чтобы всеми силами стараться избежать войны, думают лишь об одном: на всякий случай как можно скорее увеличить свои шансы на победу. И всю деятельность, которую они могли бы посвятить укреплению мира, они направляют, как и первые, на подготовление войны. Таковы, по всей вероятности, кайзер и его министры. Возможно, что примером может служить также и английское правительство… А во Франции это, несомненно, — Пуанкаре[47]!

Антуан вдруг пожал плечами.

— Ты говоришь — Берхтольд, Сазонов… Я ничего не могу тебе возразить, их имена мне почти незнакомы… Но Пуанкаре? Ты с ума сошёл! Кто во Франции, за исключением нескольких полоумных вроде Деруледа[48], станет теперь мечтать о военной славе или о реванше? Франция по всей своей сущности во всех социальных прослойках является глубоко пацифистской. И если бы, паче чаяния, мы оказались вовлечены в общеевропейскую передрягу, одно можно сказать с уверенностью: никто не посмеет предъявить Франции обвинение в том, что она к этому стремилась, или приписать ей хотя бы малейшую долю ответственности за случившееся.

Жак вскочил как ужаленный.

— Возможно ли? И ты до этого дошёл?… Просто невероятно!…

Антуан окинул брата тем уверенным цепким взглядом, каким он обычно смотрел на своих больных (и который всегда внушал им полное доверие — как будто острота взгляда является признаком безошибочного диагноза).

Жак, стоя перед Антуаном, пристально смотрел на него.

— Твоя наивность просто приводит меня в недоумение! Тебе следовало бы просмотреть заново всю историю Французской республики!… Ты считаешь, что можно серьёзно утверждать, будто политика Франции за последние сорок лет — это политика миролюбивого государства? И что она действительно имеет право протестовать против злоупотреблений со стороны других стран? Ты считаешь, что наша ненасытность в колониальных вопросах, в частности наши виды на Африку, не содействуют в значительной мере развитию аппетита у других? Не дают другим постыдного примера аннексий?…

— Не горячись! — Остановил его Антуан. — Наше проникновение в Марокко, насколько мне известно, не носило противозаконного характера. Я прекрасно помню конференцию в Алхесирасе[49]. Европейские державы мандатом по всей форме уполномочили нас — нас совместно с Испанией — предпринять усмирение Марокко.

— Этот мандат был вырван силой. И державы, преподнёсшие его нам, надеялись, в свою очередь, воспользоваться этим прецедентом. Как ты думаешь, например: рискнула бы Италия наброситься на Триполитанию или Австрия на Боснию, не будь нашей марокканской экспедиции?…

Антуан скорчил недоверчивую гримасу; он не был настолько осведомлён в этом вопросе, чтобы возражать брату.

Впрочем, последний и не ждал возражений.

— А наши союзы? — продолжал он напористо. — Неужели ты думаешь, что Франция заключила военный договор с Россией, чтобы доказать свои миролюбивые намерения? Вполне ясно, что если царская Россия пошла на союз с республиканской Францией, то сделала это лишь в надежде, что в нужный момент она сможет вовлечь нас в свою игру против Австрии, против Германии! Как ты полагаешь: неужели же Делькассе[50], агент английской дипломатии, способствовал укреплению мира, добиваясь окружения Германии? В результате — брожение умов, быстрое развитие и усиление мощи пресловутого прусского милитаризма, о котором ты говоришь. В результате — во всей Европе рост военных приготовлений, возведение укреплений, военное кораблестроение, строительство стратегических железных дорог и так далее… Во Франции за последние четыре года десять миллиардов военных кредитов в Германии — восемь миллиардов франков. В России — шестисотмиллионный заём у Франции на создание железных дорог, которые позволят ей перебросить свою армию к восточной границе Германии.

— «Позволят»! — пробурчал Антуан. — когда-нибудь, может быть… В далёком будущем…

Жак не дал ему продолжать.