Семья Тибо. Том 2

«Доктор Тибо опять появляется на свет божий, — подумал он, улыбаясь. — Ну что же? В конце концов, жить — это значит действовать! А не разводить философию… Размышлять над жизнью? К чему? Давно известно, что такое жизнь: нелепая смесь чудеснейших мгновений и жесточайшей скуки! Приговор произнесён раз и навсегда… Жить — это вовсе не значит снова и снова ставить всё под вопрос…»

Энергичным движением Антуан поднялся с дивана, вскочил на ноги и быстро подошёл к окну.

— Жить — это значит действовать! — повторил он, рассеянно, оглядывая пустынную улицу, мёртвые фасады домов, покатые поверхности крыш, на которые полосами ложились тени от труб. Антуан продолжал машинально вертеть в руке записную книжечку, спрятанную на дне кармана. «Завтра — понедельник: пожертвуем морской свинкой для малыша номер тринадцать… Много шансов за то, что прививка даст положительную реакцию. Скверная история. Потерять почку в пятнадцать лет… А потом эта несчастная дочурка Теривье. Мне не везёт в этом году со стрептококковыми плевритами. Подождём дня два, и если не будет улучшения — придётся делать резекцию ребра. Да что там! — резко оборвал он ход своих мыслей, спуская приподнятую было штору на окне. — Честно исполнять свою работу — разве это уж так мало?… А жизнь пусть себе бежит своим чередом!…»

Антуан вернулся на середину комнаты и закурил новую папиросу. Забавляясь созвучием слов, он стал мурлыкать, точно повторяя припев песенки:

— Пусть жизнь себе бежит… А Жак пусть рассуждает… Пусть жизнь себе бежит…

XVI

Обед начался чашкой холодного бульона, который оба брата выпили молча, в то время как Леон в белой официантской куртке сосредоточенно разрезал дыню на мраморной доске закусочного столика.

— У нас будет рыба, немного холодного мяса и салат, — объявил Антуан. — Это тебя устраивает?

Вокруг них заново отделанная столовая со своими гладкими, обшитыми деревянной панелью стенами, с зеркальными окнами и длинным закусочным столиком, занимавшим противоположную окнам стену, казалась пустынной, мрачной и величественной.

Антуан, по-видимому, совершенно освоился с этой торжественной обстановкой. В данную минуту лицо его выражало самую сердечную доброжелательность. Искрение радуясь свиданию с братом, он терпеливо ждал возобновления разговора.

Но Жак, молчал, стеснённый неуютностью этой комнаты, тем, что два их прибора были нелепо разделены всей длиной стола, за которым с успехом могло бы разместиться человек двенадцать гостей. Присутствие слуги ещё усугубляло ощущение неловкости: каждый раз, когда Леон менял тарелку, ему приходилось, чтобы дойти от стола к буфету и обратно, дважды пересекать половину огромной комнаты; и Жак невольно следил искоса за плавными движениями этого белого призрака, скользившего по ковру. Он надеялся, что Леон, подав дыню, наконец удалится. Но слуга задержался, наполняя стаканы. «Новые замашки», — подумал Жак. (В прежнее время брат его едва ли согласился бы пользоваться чьими-либо услугами и наливал бы себе сам, по своему вкусу.)

— Это «Мёрсо» 1904 года, — пояснил Антуан, подняв свою рюмку, чтобы убедиться в прозрачности янтарного вина. — Оно прекрасно идёт к рыбе… Я нашёл с полсотни бутылок в погребе. Но это были последние отцовские запасы.

Украдкой он теперь внимательнее присматривался к брату. Он чуть было не задал ему один вопрос, но удержался.

Жак рассеянно глядел на улицу. Окна были открыты. Поверх домов небо было розоватое, с перламутровым отливом. Сколько раз в детстве в такие вечера он любовался этими фасадами и крышами, этими окнами с решётчатыми ставнями, с потемневшими от пыли шторами, этими зелёными растениями в горшках, выставленными на балконах!

— Скажи мне, Жак, — неожиданно обратился к нему Антуан. — Как твои дела? Хороши? Ты доволен?

Жак вздрогнул и удивлённо посмотрел на брата.

— Что же, — продолжал Антуан ласково, — счастлив ты, по крайней мере?

Принуждённая улыбка промелькнула на губах Жака.

— Ну, знаешь ли… — пробормотал он, — счастье — это не приз, который удаётся при случае сорвать… По-моему, это прежде всего природное предрасположение. Возможно, что у меня его нет…

Он встретился глазами с братом: тот смотрел на него, как врач на пациента. Жак уставился в тарелку и умолк.

Ему не хотелось возобновлять прерванный спор, а между тем мысль его продолжала работать в этом направлении.

Отцовское серебро — овальное блюдо, на котором Леон подавал ему рыбу, соусник с изогнутой ручкой, напоминавший старинный светильник, — привело ему на память прежние семейные обеды.

— А что Жиз? — внезапно спросил он, как будто вдруг вспомнив о ней после нескольких месяцев полного забвения.

Антуан подхватил мяч на лету:

— Жиз? Она всё там же… Как будто счастлива. Изредка пишет мне. Она даже приезжала сюда на пасху, провела здесь три дня… Средства, которые ей оставил отец, позволяют ей теперь вести более или менее независимый образ жизни.