Семья Тибо. Том 2

Несколько секунд она сидела в задумчивости, затем вдруг сказала:

— Представьте себе, мой брат тоже начал с того, что был официантом в ресторане… Да, официантом в одной венсенской закусочной.

— Я не знал, что у вас есть брат, — заметил Антуан. (Интонация и мимика его, казалось, говорили: «Впрочем, я вообще о вас так мало знаю…»)

— О, он далеко… Если ещё жив… Он поступил в колониальные войска и уехал в Индокитай… Надо полагать, он там устроился. Я ни разу не получила от него известий… — Постепенно она снижала тон. На минорных нотах голос её всегда был особенно волнующим. Она добавила ещё: — Как глупо! Ведь я же отлично могла ему помочь. — И затем умолкла.

— Так что же? — снова начал Антуан после нескольких секунд молчания. — Он умер, когда вас не было рядом?

— Кто? — спросила она, и её ресницы дрогнули. Эта настойчивость удивляла её. И всё же она испытывала удовлетворение оттого, что внимание Антуана было так поглощено ею. И вдруг, совершенно неожиданно, она принялась смеяться каким-то лёгким и искренним смехом. — Представь себе, глупее всего то, что меня обвиняли в поступках, которых я не совершала и которые у меня, может быть, никогда не хватило бы мужества совершить, и никто не узнал того, в чём я действительно виновата. Тебе я скажу всё: я опасалась завещания, которое мог составить Гупийо; и вот в течение тех двух лет, когда он был в состоянии совершенной расслабленности, я, пользуясь доверенностью, которую мне удалось от него выманить с помощью одного нотариуса из Бовэ, самым спокойным образом присвоила себе значительную часть его состояния. Впрочем, зря, потому что завещание было составлено целиком в мою пользу. Гюгета получила только свою законную часть… Но я полагала, что после семи лет сплошного ада я имею право сама взять всё, что захочу. — Перестав смеяться, она добавила с нежностью в голосе: — И ты, мой Тони, первый, кому я это рассказываю.

Внезапно она вздрогнула.

— Ты озябла? — спросил Антуан, ища глазами её манто.

Ночь становилась прохладной, было уже поздно.

— Нет, пить хочется, — сказала она, протягивая свой бокал к ведёрку с шампанским. Она жадно выпила вино, которое он ей налил, снова зажгла одну из своих едких папиросок и встала, чтобы накинуть на плечи манто. Усаживаясь на место, она подвинула кресло так, чтобы быть совсем близко к Антуану.

— Слышишь? — сказала она.

Ночные бабочки порхали вокруг фонариков и ударялись о полотно тента. Оркестр замолк… В закрытом помещении ресторана большая часть окон погасла.

— Здесь хорошо, но я знаю одно место, где было бы ещё лучше… — снова заговорила она, и взгляд её был полон обещаний.

Он не отвечал, и она схватила его руку, положила её на скатерть ладонью вверх. Он подумал, что она хочет ему гадать.

— Не надо, — сказал он, стараясь высвободить руку. (Ничто так не раздражало его, как предсказания: самые замечательные казались ему такими жалкими по сравнению с тем, что он предназначал себе в будущем!)

— Ну и глупый же ты! — бросила она ему, смеясь и не выпуская его руки. — Вот чего я хочу…

Она внезапно приникла к его ладони, впилась в неё губами и на минуту замерла без движения.

Он свободной рукой ласкал её склонённый затылок, мысленно сравнивая её слепую страсть к нему с тем спокойным и размеренным чувством, которое сам он питал к ней.

И тут, словно угадав, о чём он думает, Анна слегка приподняла голову:

— Я не прошу, чтобы ты любил меня, как я тебя люблю, я только прошу, чтобы ты позволил мне любить тебя…

XXVI

Собираясь выйти из дому, Ванхеде, как всегда по утрам, готовил себе на керосинке кофе, когда Жак, даже не зайдя к себе в комнату, чтобы оставить там вещи, постучался у его двери.

— Что нового в Женеве? — весело спросил он, бросая на пол свой саквояж.

Из глубины комнаты альбинос щурил глаза навстречу гостю, которого узнал по голосу.

— Боти! Уже вернулись? — И он подошёл к Жаку, протягивая ему свои детские ручки. — Выглядите хорошо, — сказал он, пристально разглядывая путешественника.

— Да, — признал Жак. — Всё в порядке!