Семья Тибо. Том 2

«Энергия у него наша: настоящий Тибо, — подумал удовлетворенно Антуан. — У нашего отца властность, желание господствовать… У Жака буйство, мятежный дух… У меня упорство. А здесь? Во что выльется та сила, которую носит в своей крови этот ребенок?»

Жан-Поль снова бросился на штурм с такой яростной отвагой, что почти добрался до вершины. Однако песок осыпался у него под ногами, и казалось, он опять скатится вниз… Но, нет! Ухватившись за кустик травы, он каким-то чудом удержался, подтянулся на руках и взобрался на верхушку холма.

«Держу пари, что он сейчас оглянется, посмотрит, слежу ли я».

Антуан ошибся. Мальчик повернулся к нему спиной и, очевидно, совсем забыл о нем. С минуту он постоял на верхушке холма, крепко упираясь в землю маленькими ножками. Потом счел, по-видимому, себя удовлетворенным и спокойно спустился вниз по отлогой стороне, даже не оглянувшись на завоеванный холм, прислонился к дереву, снял сандалию, вытряхнул из нее камешки, а потом снова аккуратно обулся. Но он знал, что не сможет сам застегнуть пряжку, поэтому подошел к Антуану и молча протянул ногу. Антуан улыбнулся и покорно застегнул сандалию.

— А сейчас мы с тобой пойдем домой. Ладно?

— Нет.

«Он как-то особенно, по-своему, говорит «нет», — подумал Антуан. — Женни права. Это, пожалуй, действительно не простое нежелание выполнить то или другое требование взрослых, а отказ вообще, преднамеренный… Нежелание поступиться хотя бы крупицей своей независимости во имя чего бы то ни было!»

Антуан поднялся.

— Пойдем, Жан-Поль, будь умницей. Дядя Дан нас ждет. Идем!

— Нет!

— Ты же должен показать мне дорогу, — продолжал Антуан, желая смягчить положение (он чувствовал себя довольно нелепо в роли гувернера). — А по какой аллее нам идти? По этой? Или по этой? — Он хотел было взять мальчика за руку. Но Жан-Поль уперся ногами в землю, а руки заложил за спину.

— Я сказай — не пойду!

— Хорошо, — ответил Антуан. — Ты хочешь остаться здесь один? Оставайся! — И с безразличным видом направился к дому, розовая штукатурка которого пламенела в предзакатных лучах между стволами деревьев.

Не успел он сделать и тридцати шагов, как услышал за собой топот, Жан-Поль догонял его. Антуан решил заговорить с ним как можно веселее, как будто между ними ничего не произошло. Но мальчик обогнал его и, не останавливаясь, дерзко крикнул на ходу: — А я домой! Потому сьто я сам хоцу!

XII

Ужины на даче проходили оживленно благодаря присутствию весело болтавших Шиз и Николь. Довольные, что трудовой день окончился, а может быть, и тем, что здесь они были далеко от заботливого, но слишком бдительного ока г-жи де Фонтанен, они вспоминали дневные происшествия, делились впечатлениями о вновь прибывших раненых, с пылом юных пансионерок в мельчайших подробностях рассказывали о своих занятиях.

Хотя Антуан немного устал к вечеру, он с удовольствием слушал, как они с серьезным видом обсуждали различные методы лечения, одобряли или порицали врачей, старательно употребляя специальные медицинские термины. Несколько раз они обращались к его авторитету, и он, улыбаясь, высказывал свое мнение.

Женни почти не вмешивалась в разговор: она возилась с Жан-Полем, который обедал за общим столом. Даниэль, по обыкновению, был молчалив (особенно в присутствии Женни и Николь) и только раза два заговаривал с Антуаном.

Николь принесла с собой вечернюю газету. Там сообщалось о многочасовых обстрелах Парижа. Пострадало много зданий в Шестом и Седьмом округах. Насчитывалось пять убитых, в том числе три женщины и грудной ребенок. Гибель этого младенца вызвала в союзной прессе единодушный взрыв негодования против тевтонского варварства.

Николь с возмущением спрашивала, как мыслима подобная жестокость.

— Эти боши! — вскричала она. — Они воюют, как дикари! Мало им огнеметов и удушливых газов! Подводных лодок! Но убивать ни в чем не повинное гражданское население! Это уже выше человеческого понимания! Это чудовищно! Для этого нужно окончательно потерять всякое нравственное чувство, всякую человечность!

— Убийство ни в чем не повинного гражданского населения кажется вам, очевидно, значительно более бесчеловечным, более аморальным, более чудовищным, чем уничтожение тысяч и тысяч молодых людей, которых посылают на передовую? — язвительно спросил Антуан.

Николь и Жиз растерянно переглянулись.

Даниэль отложил в сторону вилку. Он молчал, опустив глаза.

— Будем последовательны, — продолжал Антуан. — Упорядочивать войну, пытаться ее ограничить, организовать (гуманизировать, как теперь говорится), безапелляционно заявлять: «То-то и то-то варварство! То-то и то-то аморально!» — значит, предполагать, что существует какой-то иной способ ведения войны… Какой-то вполне цивилизованный способ. Вполне моральный!

Он замолк и взглянул на Женни, желая проверить, какое впечатление произвели на нее эти слова. Но она стояла, склонившись над Жан-Полем, и поила его молоком.

— Тот или иной способ убивать может быть более или менее жестоким, — продолжал он, — может применяться чаще одной стороной, чем другой, но разве в этом чудовищность войны?