Семигорье

Степанову надо было разобраться в этом потоке впечатлений, найти какой-то нужный кадр, который был отснят памятью в деловой суете сегодняшнего дня. Момент для раздумий тогда не был подходящим: шла партийная конференция, и Степанов отодвинул важную, как казалось ему, мысль. Теперь, когда баталия улеглась и удовлетворённость оттого, что всё было в норме, работа одобрена, в обкоме, в общем-то, всё осталось по-прежнему, удовлетворённость сделанным и усталость от длительного нервного напряжения соединились — хотелось крепкого чаю, покоя. Но мозг работал. Сознание искало ту важную мысль, которая не ко времени мелькнула в разгар работы.

Мысль казалась настолько важной, что, после того как закончилась конференция, он не мог ехать домой.

Степанов был из тех людей, которые не терпели неопределённости, и прежде всего, в своём душевном хозяйстве. Всякая неопределённость была для него как болезнь: он мучился приступами скрытого беспокойства, пока его разум не находил ясных и точных ответов на те вопросы, которые вставали перед ним.

Жизнь и теперь подсунула ему задачку, и задачка была такова, что заставила его в поздний час, после трудного дня, уйти в обком, уединиться в своём кабинете.

Степанов глядел в темень, проколотую жёлтыми огнями и ночью, и в непогоду работавшей реки, но видел не Волгу — перед ним упорно маячило плоское и властное лицо Стулова. Как случайно втиснутый в живую толпу портрет, лицо Стулова всю конференцию плакатилось за длинным столом президиума.

Время от времени Степанов с любопытством поглядывал на Стулова. За многочасовое сиденье Стулов не изменил принятой им позы: как сел в президиум, выложил свои тяжёлые руки на стол, так и застыл в этой не весьма удобной позе. Крупная голова его ни разу не повернулась, ни влево, ни вправо, с началом заседания взгляд Стулова устремлялся поверх сидящих в зале людей, в какую-то одному ему видимую точку, и не изменял своего направления до очередного перерыва.

«Тот ещё деятель! — думал Степанов. — Такой прямиком не то что через толпу, сквозь каменный град попрёт!..»

Лет шесть тому назад сходились их дороги: оба имели отношение к строительству крупного комбината в соседней области. Степанов был секретарём горкома партии, Стулов возводил один из цехов. Руководил властно, энергия из него пёрла со свистом, как пар из котла. Умел дело делать, умел рапортовать — участок Стулова из месяца в месяц шёл первым. И всё-таки Степанов не был расположен к этому энергичному, уверенному в себе человеку. Если бы Степанов оценивал работу руководителей заводов и строек только по результатам, по проценту, по исполнительству! Куда бы проще!.. Крепко сидел в нём комиссарский дух. От Симбирска до Тихого океана прошёл он с боями комиссаром дивизии и, пока шёл, на своей шкуре познал, что победа победе рознь. Мало победить, важно ещё — как победить! Важно уметь победить так, чтобы как можно больше твоих товарищей осталось в строю. Жизнь одной победой, даже большой победой, не кончается. Вот этот комиссарский дух и восставал: рабочим людям всех тяжелее приходилось у Стулова. Но Стулов побеждал. И когда Степанова передвинули на область, Стулов оказался на освободившемся месте в горкоме — кто-то, от кого зависело продвижение Стулова, мыслил иначе, чем Степанов.

Теперь Стулов, только что избранный вторым секретарём обкома, снова вставал в затылок…

Степанов, не вынимая рук из карманов, с ещё по-уличному поднятым воротником плаща, медленно прошёлся по кабинету до высоких, наглухо прикрытых двойных дверей, от дверей по красной ковровой дорожке к столу.

Дорогу ему загородили два кресла с тугими раскинутыми боками, обтянутые великолепной чёрной кожей. Степанов коленкой упёрся в мягкий край ближнего кресла, постоял, задумчиво глядя в пол. Перевёл глаза на дубовый, до блеска натёртый паркет, на богатый туркменский ковёр, придавленный массивными тумбами стола.

«Этакую красоту и — ногами… — вдруг подумал он. — Дома сесть бы не посмел, а тут — под ноги…»

Чужими глазами он хмуро оглядывал свой кабинет и видел сейчас то, на что не обращал внимания в обычные дни. Натёртый паркет, вдоль стены зеркальной полировки стол для заседаний бюро. По обе стороны стола мягкие стулья, поблёскивающие спинками, они одинаково полуповёрнуты, будто держат равнение на простой жёсткий стул, с которого Степанов обычно вёл бюро. Под окнами и у дверей стулья попроще, тут в дни заседаний стеснительно рассаживаются приглашённые. В углу, над стульями, величественно, как кафедральный собор, высятся старинные часы. Метровый маятник с медной тарелкой на конце с отчётливым стуком важно ходит из стороны в сторону.

Степанов вспомнил, как Дребезгов из хозсектора с непонятной ему убеждённостью уговаривал: «Так надо, Арсений Георгиевич. Команда есть… Вид обретаем!» — и, незаметно для Степанова, заменял то стол, то кресла.

В напряжении рабочих буден некогда было обращать внимание на то, как выглядит его кабинет. В конце концов, за простым, за полированным ли столом — главным для него оставалась работа. Но сегодня он смотрел на всё другими глазами.