Семигорье

Алёшка подавленно молчал. Олька тоже притихла и глядела на брата с какой-то вызывающей настороженностью.

— Олька! — спросил Алёшка глухо. — А почему Николай Андреевич ушёл?

Круглое личико Ольки оживилось. Она прикрыла ресницами глаза, пальцами перебирала и разглаживала низ платья.

— Видишь ли, — осторожно сказала она, — семейные отношения сложнее, чем можешь знать ты…

Олька нарочно тянула слова, стараясь ленивой будничностью тона подчеркнуть значительность того, что знает она и ещё не знает Алёшка.

— Дело в том, что в семейной жизни важна не только квартира и зарплата, важен ещё и темперамент. Да, темперамент, — спокойно повторила она, заметив удивлённое движение Алёшки. — Ты это понимаешь? Или пока ещё… — Олька приставила ладонь к уху и, вопросительно взглянув на Алёшку, помахала у виска пальцами. — Не удивляйся, об этом рассказала мне мама. Она позаботилась, чтобы я знала всё. С её стороны это мило, не правда ли?.. Поэтому к отцу я отношусь спокойно. Мы даже дружны с ним. Тебя это удивляет?..

Олька говорила спокойно, слишком спокойно, даже, пожалуй, чуточку небрежно. Именно её спокойная небрежность заставляла смущённого Алёшку слушать. То, на что целомудрие накладывает определённый запрет, для Ольки уже не было запретом. Ей интересно было наставить брата в той жизни, которая для неё уже приоткрылась своей манящей стороной, и сказать о том брату ей ужасно хотелось. Но Олька чувствовала, что Алёшка «другой», не такой, как она, и, боясь уколоть себя, она словами, будто мягкими лапками, прощупывала неуклюжую и неясную для неё Алёшкину душу. Пока она благоразумно остановилась там, где ощутила сопротивление.

— Ладно, скажи лучше, чем ты сейчас живёшь? — спросила Олька.

— Как чем?

— Ну, что тебя волнует больше всего другого?

Алёшка пожал плечами. Он не поспевал за скачками и поворотами в Олькиных мыслях, но постарался ответить как можно честнее:

— Пожалуй, больше всех других волнует вопрос: как человек должен жить.

— Ха! — Олька откинулась на спинку дивана и, скрестив на груди руки, с неподдельным изумлением уставилась на Алёшку. — Ты это всерьёз?!

— Конечно, всерьёз!

— Потрясающе! — сказала Олька. — Ну, и как ты решил этот вопрос?

— Ещё не решил, решаю. Кручусь где-то вокруг теории разумного эгоизма…

— Кирсановского или рахметовского?

— Рахметовского.

— Потрясающе! — повторила Олька. — К какой же революции ты себя готовишь? Октябрьская совершилась. Индустриальная, колхозная — тоже совершилась… О какой революции думаешь ты?

— О духовной, — уже злясь сказал Алёшка. Он чувствовал, что Олька в душе смеётся над его откровением.

— Подожди, не сердись. Всё это очень интересно, — успокоила его Олька. — Ты всё-таки скажи, как ты решаешь для себя эти духовные проблемы?

— Так вот и решаю.

— А всё-таки?

— Пока решил одну: понял, что нельзя жить за чужой спиной. Даже за отцовской спиной. Понял, что в жизни не должно быть посредников. Что есть только один посредник между мной и жизнью — работа…

— Это интересно, — почти искренне сказала Олька.

— Ещё одним вопросом мучаюсь: не могу помирить «хочу» и «надо».

Олька теперь как будто уменьшилась и тихо сидела среди диванных подушек, только смешливые её глаза блестели сильнее обычного.

— Да-а, — сказала она, комично наморщив лоб, и мизинцем почесала кончик носа. — К этому разговору мы с тобой ещё вернёмся. Ну, вот что, Алёшка! Мне, в общем, ясно, что ты собой представляешь. И я берусь за тебя всерьёз. Ты, конечно, знаешь…

В гостиную снова вбежала Мура-Муся.

Алёшка теперь смотрел на Олькину мать с любопытством и сочувствием. К его удивлению, Мура-Муся была настроена мирно. Она вошла с согнутыми и по локоть оголёнными руками, как будто только что оторвалась от дела и теперь искала другой достойной работы. Но работы в гостиной она не нашла, только ещё раз поправила бумажные розы в вазе и застыла над столом. Вдруг она встрепенулась и воскликнула:

— Дети мои! А вы знаете, что сегодня мы едем в кино-о-о…

Растягивая, почти напевая заключительное «о-о-о», она вскинула руки и громко хлопнула в ладоши и тут же, быстро-быстро потирая ладонями одна о другую, ласково и хитро улыбнулась Ольке и Алёшке:

— Как, дети, вы согласны?

— Разумеется, — спокойно сказала Олька, и Алёшка заметил, как углы её пухлых, будто сонных губ дрогнули в снисходительной улыбке.

2

Гости отобедали и теперь разбрелись по комнатам.

Каждый старался найти занятие, хоть в какой-то мере близкое к своему неясному послеобеденному настроению.

В гостиной за круглым столом разместился пожилой малоподвижный народ «посражаться в картишки», по правую руку каждого легли, отсвечивая медью и серебром, горстки мелочи.