Семилетка поиска

Обозреватель был рад поднятой теме – у него оказался смежный интерес. Оба страшно оживились и пошли к барной стойке, чтобы взять кофе. Зябликов плелся за ними на некотором расстоянии, нервно оглядывался в сторону уходящего из его жизни олигарха и напряженно думал залитыми коньяком мозгами, что же он не так сделал, если любимая женщина демонстративно отказывает ему в помощи.

Елена, обговорив в подробностях встречу на уровне, на который обозреватель пообещал ее вывести, попрощалась с ним и пошла к залу.

– Ты мне можешь ответить на вопрос «почему»? – бубнил Зябликов, идя сзади.

– Могу. Потому что к нашему возрасту человек уже получает то лицо и ту репутацию, которую заслуживает. У тебя с лицом задержка, оно пока еще немного приличней, чем ты сам. Но это от инфантильности… Оно скоро догонит репутацию. – Настроение повысилось, но уже захотелось высказать ему все до упора.

– О, мы уже перешли на личности? – удивился он, игриво вскинув глаза.

– Наши эмоциональные отношения сегодня пали жертвой твоей глухоты и глупости.

– Фигня, я тебе уже почти простил олигарха…

– А я тебе – нет…

– Ты привыкла все портить своим нахрапом.

– Зябликов, у нас с тобой совершенно разные цели: у тебя – продвинуть карьеру. У меня – разобраться с собой. Во всех остальных смыслах мы друг другу не важны.

– Ты мне важна, но ты создаешь мне невыносимые условия. – Он пытался разговаривать в зависимой манере мальчика со строгой мамой, которую он наколол, но будет прощен, усилив обаяние.

– Я знаю, что я для тебя не только мешок со связями и возможностями. Но это уже сильней тебя. Одна проститутка мне объясняла, что обычные отношения уже не получаются, вроде пашешь как на работе, а денег не дают, – сказала Елена и подумала, что пока была влюблена, почти не замечала того, что он стар, мелочен, суетлив, хвастлив, капризен; того, что в каждой женщине хочет видеть пожилую одинокую родственницу, к которой приехал любимый племянник, и теперь жизнь ее наполнена смыслом ухода за ним и создания комфорта ему.

– Твой пафос достоин лучшего применения, – ответил он, потому что ему уже совсем нечего было ответить. – Ты хочешь досмотреть церемонию?

– Да.

– А я не хочу…

– Тебя никто не обязывает. – Елена подумала, что вдруг, так резко его голос перестал волновать ее, словно из него выпустили самое главное веселящее содержимое; как газ из газировки или воздушного шарика.

– Это хорошо, – сказал он. Он любил эту бессмысленную фразу, ему казалось, что она его укрывала, как плащ.

Елена села в зал и подумала, что приложит все усилия, чтобы больше никогда не пересечься с Зябликовым, потому что он ей не нужен, скучен, противен… Как будто после разрыва с Каравановым у нее образовалась ранка, она помазала ее всеми лекарствами, и вот корочка засохла и отвалилась. И на месте ранки только гладкая кожа. И пузырьки с лекарствами можно спокойно выбросить. Потому что они оказались не людьми, а пузырьками с лекарствами. И в аннотациях к ним все было переврано.

И, машинально аплодируя вместе со всем залом, она почувствовала, что первый раз в жизни стала свободной. Сначала на ней висели родители. Потом Толик, Филипп, Караванов. Детский садик, школа и личная жизнь Лидочки. И вот только теперь, с закрашенной сединой, она стала первый раз принадлежать себе и думать о самой себе. Потому что, среди прочего, ей стала принадлежать ее собственная сексуальность. Ведь раньше она в первую голову думала о семейных ценностях, а теперь научила себя обращаться с противоположным полом, оглядываясь только на свои желания.

Подумала, что во всех последних объектах страсти ей не хватало масштаба личности и было избыточно много психологической торопливости. И Никита, и Муркин, и Гера, и Патронов, и Зябликов оказались такими мелкими; хотя Никита играл с самолетами, Муркин с человеческим здоровьем, Патронов – с политикой, Зябликов – с кино. Она увидела их такими славными карапузами, сидящими перед кучей детских игрушек с обиженным криком: «Мне, мне, мне!» – и выхватывающими игрушки друг у друга. А себя – большой пышной мамкой, мирящей и утешающей их в разборке за игрушки.

Еще подумала, что, кроме Никиты, Зябликов похож и на Патронова. Им обоим так необходимо одобрение, что они готовы суетиться про это 24 часа, и подсели на суету так, что уже не разбирали, что суетятся не инструментально. Сам факт суеты снимал у них напряжение на тему: я могу что-то не успеть схватить, отщипнуть, подсуетиться, найти… Найти! И ведь главное, что они искали в этот период, были они сами в новом возрастном качестве.

Зябликов ждал ее в фойе:

– Пошли на банкет?

– Мне надо на работу, – соврала она.

– Я тебя провожу, если ты не будешь со мной так распоясанно разговаривать. – В голосе у него была озадаченность, он понимал, что что-то случилось, но не понимал, как себя правильно вести.

– Буду.

– Все равно провожу. Скажи, вот это твое выражение лица: кто ты такой, я тебя не вижу, как тебя зовут, никак не запомню… Я его чем именно заслужил?