Семнадцать каменных ангелов

«Этому пришел конец. Вы это поняли? Если любая часть этого появится где бы то ни было, в художественной литературе, в любой другой форме, никаких денег в мире не хватит, чтобы оправдать последствия для вас и вашей семьи. И не совершайте ошибки. Я найду вас здесь, в отеле „Сан-Антонио“, или там». Пелегрини называет по памяти адрес Уотербери в Нью-Йорке и название школы, в которой учится его дочь, и замолкает, продолжая испепелять Уотербери ненавидящим взглядом.

Уотербери не знает, что сказать. Он кое-как поднимается с кресла и, ничего не видя перед собой, спотыкаясь, выходит из курительной. Сантамарина поджидает его и, с силой подхватив под руку, выводит по роскошному клетчатому паркету, в котором отражается играющий хрусталь огромных люстр. И нет Терезы Кастекс с ее заманчивым тщеславием, никакого вдохновенного художественного триллера, только теплый весенний воздух Буэнос-Айреса, готовый кинуться на него доберман, высокие черные ворота, а за ними шатающийся под ногами тротуар. Цепочка черных такси в двух кварталах от особняка Кастексов поблескивает на солнце, как кавалькада дешевых катафалков.

Весь оставшийся день Уотербери пребывает в состоянии прострации. Его сказочная картина рассыпалась прямо перед его глазами. Все тот же Буэнос-Айрес красуется перед его окном во всем своем великолепии каменных ангелов и медных куполов, но все поблекло и посерело. Как дым развеялось его легкое спасение, и Уотербери остался стенающим под бременем долгов и уничтожающей оценки доном Карло его таланта и его личности. Может быть, виной всему его собственное падение. Если бы с самого начала он отверг предложение сеньоры, то шел бы своим путем и своими силами, со своими сильными и слабыми сторонами написал бы книгу. А сейчас, после неожиданного взлета и катастрофы, он чувствовал, что больше ни на что не способен. Он проходит мимо портье, отмахнувшись от него рукой, поскорее добирается до своей комнаты и бросается на кровать. Лежащие на меленьком письменном столике пособия по написанию бестселлера издевательски хохочут, и он корчится в агонии ненависти к себе и осознания собственной никчемности, насквозь фальшивый человек, лжец, предавший себя и свою семью, писака, претендующий на литературу уровня Терезы Кастекс. Он нигде не к месту. Оставаться в этом пустом и лицемерном городе – мучительно, но вернуться домой безнадежным неудачником – просто невозможно. Он лежит, словно все глубже погружаясь в беспросветный мрачный омут, и тут в комнате раздается звонок от портье: «К вам посетитель. Эта француженка».

Ему почудилось, что внезапно прорезался лучик света. «Пусть поднимается», – с хрипом говорит он, собравшись с силами вытащить себя из этой ямы. Ведь она, напоминает он себе, святая-покровительница отчаявшихся. Он слышит, как шумит поднимающийся лифт, как стучат дверцы, потом слышит стук в дверь. Там стоит она, в черном платье и с маленькой сумочкой. Это ночь танго.

«Какая давящая комната! – произносит она, заглядывая ему за спину. – Да если бы я жила здесь, то уже две недели назад пустила бы себе пулю в лоб!»

Уотербери хочет улыбнуться, но улыбки не получается, и танцовщица внимательно смотрит на него. «Что с тобой? – спрашивает она. – Можно подумать, будто жена потребовала у тебя развода! – Она переступает порог комнаты и кладет сумочку на стол. – Стоит ли так убиваться, amor! Да с деньгами от сеньоры де Пелегрини ты найдешь себе женщину вдвое моложе ее! – Эти слова не поднимают у него духа, и она понимает, что случилось что-то нехорошее. Она заговаривает мягче, и глаза у нее светятся ясно и проникновенно. – Роберт! Скажи мне, что с тобой стряслось!»

Он поднимает руку, словно собираясь ответить, но не успевает произнести и слова, как начинает сотрясаться от рыданий и никак не может их унять, погребенный под грузом стольких лет разочарований и неудач, совершенно раздавленный унижением, испытанным им в последней попытке показать мастерство в своем деле и своем искусстве. La Francesa обхватывает его руками, прижимает к себе, но он не в состоянии остановиться и льнет к ней, как будто она – воплощение всех его надежд, с какими он приехал в Буэнос-Айрес и какие возлагал на самого себя. Она гладит его по спине, бормочет непонятные ласковые слова утешения, не зная даже, из-за чего он плачет. Что нет ничего страшного, что все пройдет, что луна и звезды будут сиять все так же, когда все останется позади. Наконец он делает глубокий вдох, садится на край кровати и придушенным голосом принимается излагать события, которые украли у него надежды на легкое спасение. Она слушает его не прерывая, и, только когда он заканчивает рассказ, передавая беспощадный вердикт Пелегрини, по лицу ее пробегает гримаса огорчения.

Полминуты в комнате не раздается ни звука, она сидит, подперев подбородок рукой, и смотрит на него. Потом она печально покачала головой: «Все казалось так легко. Все буквально само шло в твои руки, а когда ты попробовал поймать удачу, оказалось, что это всего лишь облачко дыма».