Семнадцатый самозванец

Вологодский архиепископ Варлаам, узнал о содеянном юродами и божедомами, как только они вернулись в город. Крут был владыка, и более всего ревновал, когда кто-либо нарушал его — архипастырскую власть. Воеводы и наместники менялись в Вологде каждые три-четыре года, а он, владыка, правил своею епархией уже семнадцать лет. И дело было даже не в том, что носил он сан архиепископа, выше которого в России было лишь несколько митрополитов и патриарх, а потому, что был он и умён, и удачлив, и на патриаршем дворе вхож в любую дверь. И говаривали, что при надобности мог он тотчас же повидаться и с самим государем Михаилом Федоровичем.

И когда узнал Варлаам, что нищая братия учинила такое самовольство и дотла спалила избушку стрелецкой вдовицы Анкудиновой, то тотчас же повелел привести божедомов к себе, на владычный двор. И когда калеки и странницы уселись на земле, у крыльца, Варлаам долго не выходил из палат, и даже когда пошел дождь, оставался в покоях.

Однако виноватых и из-под дождя со двора выпускать не велел.

* * *

Владыка ходил по спаленной палате и вспоминал нечто давнее, лежащее где-то на дне души…

Годов восемь тому, неизвестно от чего заболели у него глаза: опухли веки, слезы мешали читать и писать, больно было глядеть на свет. Никто не смог помочь владыке — даже оказавшийся случайно в Вологде аглицкий лекарь Джон Дервик. И тут келейник его — старец Терентий — отыскал стрелецкую вдову Соломонидку, коя слыла изрядной умелицей, знавшей целительную силу кореньев, трав, листьев и даже камней и извести.

Вдовица внимательно оглядела глаза больного — покрасневшие и загноившиеся — и велела пробыть безотлучно две недели в темной комнате, по три раза в день промывая глаза каким-то коричневым травяным настоем. На третий день Варлааму стало лучше, ещё через десять дней болезнь и совсем прошла. Варлаам хотел было выйти из темной комнаты вон, но решил прежде спросить о том лекарку.

Он вспомнил, как молодая, красивая вдова, войдя во тьму спаленной палаты, остановилась у порога, не то боясь споткнуться о что-нибудь, не то робея и стесняясь владыки. Варлаам взял Соломониду за руку — трепетную и горячую — и подвел к занавешенному холстиной окну. Откинув край занавеси, Соломонида повернула лицо больного к свету и он почувствовал, как жаром обдало его всего, будто от рук вдовицы и от больших черных глаз её пахнуло на него зноем.

И увидев в двух аршинах от себя прекрасное зардевшееся от смущения лицо молодой женщины, Варлаам сердцем понял, что и Соломонида испытывает нечто подобное. И у него, и у неё перехватило дыхание, и Соломонида, хотя и должна была глядеть в глаза Варлааму — затем и шла к нему — отвела взор, опустила вниз голову и проговорила еле слышно: «Повремени, владыко, батюшке, ещё четыре дни. Побудь ещё во тьме тоё время». И Варлаам, уловив в словах лекарки, как ему показалось, некий сокровенный смысл, спросил осипшим от волнения голосом: «А через четыре дня придешь?» И она ответила: «Не знаю».

Через четыре дня она не пришла, и задетый за живое, архиепископ послал лекарке рубль денег и на словах передал благодарность и благословение.

Однако того, что произошло, Варлаам не забыл, но, вспоминая, испытывал досаду — за то, что вдова более не пришла к нему, и благодарность — за то, что излечила его.

Когда же Варлаам узнал, что с Соломонидой и её сыном приключилась беда, то сразу же решил помочь им. Варлаам велел Терентию и монахам согнать своевольных божедомов к крыльцу владычных палат и стал ждать.

* * *

Братия, сидя под дождем, на голой земле, изрядно замерзла и до костей промокла. А ко всему прочему, оголодав, вконец приуныла.

Лишь близко к вечеру, когда убогие начали в голос плакать и причитать, Варлаам вышел на крыльцо.

Стоя под дощатым навесом, он долго молчал, тяжело глядя на плачущих, копошащихся в грязи божедомов, и затем спросил тихо:

— Миряне или же пастыри могут сказать, что есть колдовство?

— Пастыри! Пастыри! — дружно закричали юроды. — Пастыри на то нам, неразумным от господа и дадены, чтобы нас, глупых, вразумлять и судить!

И мгновенно сообразив, что вслед за сим должно последовать, божьи люди поползли в стороны, оставив сидеть насупротив владыки заводчиков и начальных людей сей великой смуты — Васю Железную Клюку и двух злосчастных странниц.

Варлаам, возвысив голос, сказал:

— А ежели вам ни богом, ни царем не дано судить, как же вы посмели пожечь у сирой вдовицы дом? Как же посмели на такое воровство пойти и столь неистовый разбой учинить?

— Видение было, батюшко, милостивец, видение! — запричитали странницы, указуя на Васю.

— А отколе ведомо вам, скудные умом, что было юроду именно от господа видение? — спросил Варлаам грозно. — А не было ли то видение бесовским наваждением, а? И не от господа, а от дьявола?

— Охти, нам, несчастным! Наваждение! Истинно наваждение! — схватившись руками за головы и раскачиваясь, запричитали старухи.