Сень

— Вы, Глеб Максимилианович, не беспокойтесь: Белоснежка вам здоровье и молодость точно вернет. Вы на меня посмотрите: сейчас в той же Москве мне больше пятидесяти никто не даст, да и здесь… Вы не поверите: я три года назад снова женился, на своей студентке женился… и она мне уже двух малышей родила. Да что там я… мы, мужчины, и не на такое способны. А вот… сколько лет супруге вашей? Восемьдесят три? У нас Ольга Васильевна Горшкова, хирург известный, правда не в восемьдесят два, а всего в шестьдесят три, сына родила. Белоснежка оказывается знает, как и женщин омолаживать до нужных кондиций, а Ольга Васильевна первая согласилась на себе это попробовать. Белоснежка говорит, что женщинам лет так до девяноста она молодость вернуть может, так что, возможно, и на вашей улице праздник случится: сейчас у нас Прасковья Ильинична, которой уже семьдесят четыре, на сносях…

— Я не… что-то слабо верится.

— Ваше право верить или не верить, а я одно точно знаю: за последние десять лет у нас в районе от старости только два человека умерли. И еще человек пять оттого, что в деревнях не поспешили «скорую помощь» старикам вызывать, когда те просто заболели. Так что вы с выводами не спешите…

А с Таней Иван Михайлович тоже очень обстоятельно побеседовал, правда на темы вообще не медицинские:

— Ты уже совсем выросла, Белоснежка. И изменилась сильно, я тебя, прежнюю, в тебе нынешней и не узнаю. Не потому что ты, наконец, выросла, а потому что изменилось твое отношение к людям. Раньше ты обо всех заботилась, а теперь…

— Раньше… я, когда вы меня спасли, всё забыла. И забыла, как люди друг к другу вообще относятся. И старалась себя вести так, к людям так относиться, как они ко мне относились: думала, что все всегда себя так ведут. А обо мне же все вокруг заботились, ну и я заботилась. Просто потому, что думала, что так и надо, а не потому, что людей этих любила. Я вообще не знала, что такое любовь к людям…

— И это было заметно, честно-то говоря. Хотя в глаза и не бросалось.

— А теперь я людей получше узнала, поняла, что очень не все заботы заслуживают. Зато к некоторым я очень привязалась и, даже, мне кажется, полюбила. Наверное полюбила: мне доставляет удовольствие приносит им радость. Вам приносить, Байрамали Эльшановичу, другим врачам, медсестрам и санитаркам. Потому что я увидела, что вы все о людях заботитесь, даже о незнакомых, не потому что вас кто-то заставляет так поступать, а потому что для вас это состояние естественно. И мне всех таких людей — а их все же большинство — радовать хочется, но есть и такие, которых я с удовольствием бы убила.

— Не думаю, что убийство может доставить удовольствие.

— Наверное, я неправильно выразилась. Не удовольствие от убийства, а удовлетворение от хорошо выполненной работы. Я же хочу, по-настоящему хочу приносить людям счастье, но иногда это можно сделать, лишь уничтожив тех, кто им с радостью несчастье приносит.

— А может быть, таких людей лучше перевоспитать? Сейчас они хотят гадить, а если им мозги вправить, то потом они стране, людям всем тоже счастье принесут?

— Иван Михайлович, вы же педиатр, и прекрасно знаете: воспитать или перевоспитать детей нетрудно. Детей в возрасте лет так до десяти, а вот после этого их уже не перевоспитать. Они уже впитали в себя от родителей, от окружения какие-то стереотипы и их можно сломать лишь… примерно таким способом, как перевоспиталась я. То есть через смерть, с полной потерей памяти, с полной потерей прежних мыслей и навыков. Я узнала: оказывается до того, как вы меня здесь вернули к жизни, я была тупой и драчливой девчонкой, училась плохо, в одиннадцать лет даже читала едва — но часто воровала у одноклассников всякие мелочи и в драках старалась соперников не просто побить, а изувечить. То есть была я совершенно антисоциальным элементом, готовым кандидатом в уголовники. Иным способом меня — да и сотни тысяч таких, как я была — перевоспитать не выйдет.

— Ты в этом так уверена?

— Ну вы же знаете, сколько у меня наград правительственных…

— Знаю, что много, а сколько… ты же никогда их не надеваешь и даже не рассказываешь о них.