Сен-Жермен

Спустя сто лет после организации первой ложи состояние дел в масонских обществах Парижа и Франции ужасало! Все началось в преддверии французской революции. Участвуя в заседаниях, встречаясь с единомышленниками, он вскоре получил ясное представление о заговоре с целью захвата власти в стране, который в ту пору составил герцог Орлеанский,[118] являвшийся гроссмейстером ордена франкмасонов или, как они себя называли, Великой Ложей Востока. Полвека назад на Великом Конгрессе в Париже,[119] собравшем представителей всех французских и немецких лож, Сен-Жермен вслух задался вопросом: "Господа! С каких пор наши братья задались целью оказывать помощь в свержении или наоборот защите существующих режимов? Как могло получиться, что ложа в Бордо протестует против посягательств королевской власти на права местных парламентов, а братская ложа в Аррасе выступает в защиту иезуитов? Каждый из нас в отдельности может быть верен каким угодно убеждениям, кроме откровенно человеконенавистнических и прямо противоречащих целям и уставу нашего общества, но разве политические заговоры могут стать нашим modus operandi?"

[120] Его вопросы тогда остались без ответа. А что творилось на самом представительном Вильгельмсбадском конгрессе в 1782 году. Какие только шарлатаны не примазались к нашему движению: агент иезуитов Штарк, некий барон фон Гунд, свихнувшийся на воспоминаниях о тамплиерах,[121] его помощник, мошенник… как его, кажется, Джеймсон; "старая система", "Великая Арка"…

Так творится история! Движение, призванное стать хранителем тайных знаний, продолжателем в деле накопления достоинств разума, человеколюбия, исповедующее принципы свободы и равенства всех людей на свете независимо от религиозных убеждений, социального положения и владения собственностью было ввергнуто в самую нечистоплотную политическую игру. Сен-Жермен при всей его прозорливости никак не мог понять, в чем здесь секрет? Пока ядро общества составляли каменщики и строители, масонские ложи прекрасно справлялись со своими задачами. Вон какие величественные храмы стоят по всей Европе! Все они объединены одной идеей, построены в едином ключе и разве не прекрасны эти святилища в своей тяге ввысь?.. Но как только идеей воспламеняются образованные люди – просветители, черт их всех дери! – а также сильные мира сего, сразу на передний план выплывают сиюминутные, а значит, не имеющие никакого отношения к уставу тайного общества намерения.

О каком нравственном обуздании подрастающего поколения может идти речь, если участники лож, уже тогда, не таясь, обсуждали планы дворцового переворота и ради установления в стране царства свободы, равенства и братства готовы были отдать французское королевство под руку герцогу Орлеанскому, заявляющему, что он в своих правах равен любому другому гражданину многострадальной Франции. Сын его, герцог Шартрский, ныне является королем Франции и одновременно Верховным гроссмейстером ордена. Ну и что!.. Свобода, добытая в бою, оказалась неподъемной цепью, которую человек героическим усилием взгромоздил себе на плечи, а отдышавшись, вдруг понял, что ноша ему не по силам.

Неожиданно вспомнился пронырливый, хваткий, самолично записавший себя в ученики Сен-Жермена "граф" Калиостро, во весь голос утверждавший, что познал "универсальную тайну медицины", позволяющую лечит все болезни. Кроме того, он – только послушайте! – выведал все тайны древнеегипетских жрецов, отыскал философский камень и сотворил "эликсир бессмертия". Обо всем этот шарлатан Бальзамо говорил в открытую и в конце концов исхитрился составить ещё одну масонскую ложу, участниками которой могли стать только лица с доходом не менее пятьсот тысяч ливров.[122] Он обещал своим последователям продлить их жизни до 5557 лет. Каким образом он рассчитал это бредовое число? При его способностях Джакомо Бальзамо вполне мог расщедриться и на шестьдесят веков.

От таких заявлений на Сен-Жермена нападала тоска. Он испытал сильнейшую душевную муку, узнав о наглом плагиате, который позволил себе этот сицилийский проходимец в Утрехте.[123] Приблизившись к статуе Иисуса Христа, установленной в местной галерее, он изобразил сцену немого удивления. Когда его спросили, чем же поразило его изображение Спасителя, этот проходимец ответил, что не может понять, каким образом художник смог так похоже изобразить Христа, ведь он его никогда не видел.

– А вы, конечно, видали? – спросили Джакомо.

– Я был с ним в самых дружеских отношениях, – невозмутимо ответил тот. – Сколько раз мы бродили с ним по песчаному, усыпанному ракушками берегу Тивериадского озера! У него был бесконечно нежный голос. К сожалению, он не желал меня слушать, когда я увещевал его быть осторожнее. Не помогло… – и этот доброжелатель печально опустил голову. Потом, обратившись к слуге, который почему-то тоже оказался в галерее, проникновенно спросил.

– Ты помнишь тот день в Иерусалиме, когда распяли Христа?

– Нет, сударь, – скромно признался слуга. – Я же служу у вас только полторы тысячи лет.