Сен-Жермен

Скоро наступил день, когда мне самому пришлось размять старые косточки. Однажды, дождавшись, когда Сен-Жермен, как обычно устроится на террасе Тюильри и примется изучать публику, я сел рядом с ним. Мы познакомились. Я назвался подлинным именем, сосед отрекомендовался майором Фрезером. Удивительное дело – вечером, в домашней обстановке, разглядывая себя в зеркале, я обнаружил, что в свои шестьдесят девять лет выгляжу куда дряхлее, чем этот уникальный шарлатан в свои сто пятьдесят.

Итак, после не привлекающего внимания внешнего осмотра я должен был признать, что передо мной действительно небезызвестный граф Сен-Жермен. Уши, нос, форма губ, манера держаться, даже его знаменитая легкая улыбка сходилось все. У меня прекрасная память на лица и описания, к тому же у меня в коллекции есть его изображения…

Мы с майором Фрезером разговорились. Узнал он меня или нет, сказать не могу, однако в моем присутствии чудо-человек держался свободно, доброжелательно, беседовал без всякого наигрыша. В этом меня не проведешь. Мы встретились на следующий день, потом ещё через три дня в ресторане у Вефура, где вместе поужинали. Он действительно был замечательно осведомлен в тайнах европейских дворов. Полученные мною со стороны сведения подтверждали, что, будучи масоном, стоявшим у истоков этого общества, Сен-Жермен и в ложах слыл за личность легендарную. Но не у всех. В своей большей части нынешние вольные каменщики считали унизительным для славы их ордена "приплетать к его тысячелетней истории таких отъявленных мошенников, как Калиостро и Сен-Жермен".

Такова человеческая благодарность – я никогда не обманывался на этот счет… К сожалению, я тоже имею честь состоять в одной из лож. В первые годы империи министр полиции приставил меня вместе с господином Камбасересом[132] к обществу вольных каменщиков для наблюдения и предупреждения их действий, если они попытаются перейти рамки дозволенного. С тех пор, удалившись от дел, я уже по привычке посещаю наши напыщенные мистические сборища. Теперь, в отличие от прежних "героических" лет, когда существовало всего три ступени посвящения, в нашей среде количество всевозможных званий, титулов, степеней, градусов превзошло все разумные пределы. Все эти буржуа, набившие мошну во время императорских войн и теперь отправившиеся на охоту за титулами, связями, дружбой и покровительством сильных мира сего, произвели полный переворот в устройстве лож. Я всегда был равнодушен к чинам, предпочитаю капитал. Готов признать, что изначальные цели вольных каменщиков достойны уважения. Я сам во многом разделяю их веру в необходимость нравственной трансформации человечества, но не посредством же введения все новых и новых степеней!

О чем бы я не заговаривал с Сен-Жерменом, наша беседа постоянно скатывалась к прошлому. Вот ещё одна приметная черточка из составленного мной секретного описания этого "чудо-человека" – более интересного рассказчика мне до сих пор не доводилось встречать. Даже наглец и краснобай Казанова, ныне неукротимо перелицовывающий свою биографию с целью добавления любовниц и улучшения их породы и титулов, в чем он определенно теряет чувство меры и, я бы сказал, рассудок, – и тот слушал графа, раскрыв рот.

Сен-Жермен не потерял и капельки своего искусства увлекать слушателя разговором. Стараюсь записывать дословно… Вчера мы вновь обратились к былому…

– Да, мой молодой друг, когда-то этот зал знавал лучшие времена. Я имею в виду не кухню и не количество посетителей, а публику, которая бывала здесь.

– Все изменилось после Конвента, – согласился я.

– Да, после Конвента все изменилось. Говорят, что именно здесь якобинцы намеревались устроить свой клуб, с тех пор эти стены выглядят совсем по-другому. Они словно пропитались кровью… Вас порой не душат воспоминания, мой друг? – неожиданно спросил Сен-Жермен.

– Я не так много грешил, чтобы просыпаться в холодном поту или усердно каяться. Тем не менее я согласен с вами – становится грустно, когда вспоминаешь, какое это было уютное местечко. Когда-то я встречал здесь самого маркиза де Буафи. Он приходил сюда со своим кузеном.

– У маркиза было два кузена, вы имеете в виду Анри? – уточнил граф.

– Нет, старшего. Его отец или дед в начале прошлого столетия, кажется, возглавлял парижскую полицию.

– Это был его дед, Федо де Марвиль, секретарь Парижского парламента. Когда его назначили генерал-лейтенантом полиции – это случилось в 1740 году, – он занимал место рекстмейстера. Удивительно тонкий был законник, имел склонность к хорошей шутке. Был дружен с принцем Конти.[133] Еще тем, старым…

Я вопросительно изогнул бровь, тем самым показывая, что жду продолжения рассказа. Более всего на свете меня пугала собственная непростительная неосторожность, слишком откровенный вопрос, который мог спугнуть собеседника, который, по словам мадам де Жанлис, буквально менялся в лице, когда в нем признавали графа Сен-Жермена.

После некоторой паузы майор наконец продолжил. Видно, решился…