Сепар

Была середина августа 2014 года. Фантастическая жара иссушила поля и степь. Трава в степи царапала ноги, как железная проволока. Раскалённый асфальт и бетон к вечеру превращали пустынный город в пекло. Ничего не хотелось: ни двигаться, ни вставать, ни думать. И всё-таки уже полчаса я лениво думала о том, что, как только дадут воду, надо будет первым делом набрать её во все ёмкости, которые были в доме, и в ванну. Потом надо будет помыть полы и посуду, горой высящуюся в кухонной раковине. Потом устроить постирушку. И принять душ. А уж если дадут электричество, то перво-наперво накормить телефон. Позвонить подружке. Потом посмотреть новости по телевидению. Потом посмотреть новости по Интернету. Помахать друзьям лапкой в фейсбуке: мол, я жива, не волнуйтесь!

Воды и электричества в нашем районе не было четвёртый день, поэтому все мысли о том, что я сделаю, когда появятся вода и электричество, были необузданными фантазиями. Мечтать надо было о том, что сбудется в ближайшие часы. Через час, когда немного спадёт зной, я встану возьму две пятилитровые пластиковые бутыли, засуну их в сумку «кравчучки», позову с собой соседей. Они тоже возьмут пустые бутыли, и мы двинемся вниз по дороге, мимо девятиэтажек, мимо церквушки, мимо стай лающих собак, к роднику, бьющему на окраине города. До родника мы пойдём прямо посередине улицы, потому что давно уже не бегают по нашим дорогам ни автомобили, ни автобусы, ни троллейбусы. Не бегают с того времени, как начались артиллерийские обстрелы города противником.

До родника примерно километра четыре. В одну сторону. Обратно идти тяжелее, потому что в гору и с грузом. Хорошо, если повезёт и не начнётся обстрел. А если не повезёт, то идти будем под грохот канонады, уповая, что снаряды не упадут близко. Чтобы дойти живым туда. И живым вернуться домой. А у родника видимо-невидимо народу. Очередь. Все стоят и ждут, а ёмкости наполняются не быстро. Родничок маленький. И ещё нужно уповать, чтобы снаряд не упал возле этого родничка – источника жизни для целого района – и не засыпало бы его землёй. Вот обо всём этом я размышляла, лёжа на своей тахте, когда в дверь постучали ещё настойчивей.

И тогда меня вдруг подкинуло. Я вскочила. Ведь только что был обстрел! Вдруг что-то случилось! Вдруг кто-то ранен и кому-то нужна помощь. Соседи мои без серьёзной причины стучать не станут.

Я подлетела к входной двери, забыв о зное и тяжести в ногах, и распахнула её. За дверью стояли дети. Толпа детей разного возраста: от шести до двенадцати. Мальчики и девочки. Не всех детей родители вывезли из обстреливаемого города. Кто-то не успел. У кого-то не было для этого достаточно денег.

Я молча смотрела на детей. Дети – на меня. Девочка постарше выступила вперёд и сказала:

– Тётя Лена, помогите!

И тут они заговорили все сразу, перебивая друг друга, так что не было никакой возможности понять, что же они от меня хотят и какой помощи ждут. Пришлось наводить порядок. И выяснилось, что на крыше нашей девятиэтажки сидит собака. Нет! Не так! На раскалённой крыше нашей девятиэтажки сидит большая беспородная собака.

Сразу же явился вопрос: как собака могла попасть на крышу? Ведь надо было подняться по лестнице на девятый этаж, потом ещё один пролёт лестницы, ведущий на чердак, а уж оттуда подняться по очень крутой лесенке в семь ступеней на крышу. Ответа на свой вопрос, разумеется, не получила. Но следом явился ещё один вопрос, не менее загадочный: каким образом дети узнали, что на крыше сидит собака?

Пока мы поднимались на девятый этаж, я сама себе ответила на оба вопроса, потому что из сбивчивых ответов детей решительно ничего невозможно было понять. Перед обстрелом пёс гулял во дворе. Когда раздались первые залпы «Градов», от страха он ринулся в ближайший подъезд, в панике преодолел все девять этажей и очутился на чердаке. Там он по железной лесенке выскочил на крышу. И напрасно, потому что свист пролетавших снарядов там был ещё слышнее. Пёс залёг за балку и ждал, распластавшись на раскалённой солнцем крыше, когда весь этот ужас прекратится. Там его и обнаружили дети. Теперь оставался невыясненным вопрос, что делали дети на крыше. Я не стала устраивать детям допрос, потому что догадалась: дети были на крыше по той же причине, по какой там частенько бывала и я.

С крыши открывался вид на степь и перелески. Дом наш стоит на краю юго-западной части города. Перед домом пролегает дорога на север. И сразу за домом начинается степь с посадками. Степь на юг и на запад. Театр военных действий чаще всего можно было наблюдать на западе. Во время обстрелов там можно было увидеть много интересного: передвижение танков и САУ, БТР и БМП, гаубиц и «Градов», вспышки огня, вылетающего из дул орудий, разрывы снарядов и мин и дым, чёрными клубами понимающийся в бесстрастное небо. На всё это я ходила смотреть, хотя понимала опасность сидения на крыше. Дети делали то же самое. Просто мы с ними не совпали во время этих походов.