Сепар

Дети пытались внушить мне версию, что во время обстрела прятались в подъезде, когда мимо них наверх промчался обезумевший от ужаса пёс. Они якобы пошли следом за ним и обнаружили его на крыше. Думаю, что они были на крыше, когда туда примчался пёс. Я сделала вид, что приняла их версию, и мы очутились на крыше. Здесь было ещё хуже и тяжелее, чем внизу.

Крыша была покрыта рубероидом, намазанным отработкой, то есть отработанным машинным маслом. Возможно, это была смесь отработки и битума. Крыша была раскалена, как сковорода. Пахло адом. Сверху палило солнце, клонящееся к западу.

Мы с детьми прошлись вдоль крыши на север, перелезли через балку высотой в полметра, и по другую её сторону я увидела пса. Это был чёрный и лохматый, безнадёжно беспородный и огромный пёс. Он лежал, вытянувшись вдоль балки. Изо рта вывалился малиновый язык. Пёс часто и быстро дышал, и его бока ходили ходуном.

– Плошку! Воды! Пить! Быстро! – командовала я. – Почему сами не догадались?!

Через десять минут дети принесли тазик с водой, и я поставила его у морды пса. Пёс хлебал торопливо и жадно. Драгоценная вода стекала с морды на рубероид. Влага испарялась на глазах. Мы столпились полукругом возле пса и смотрели, как он пьёт. Тазик опустел.

Малиновое безжалостное солнце спускалось слишком медленно. Надо было что-то делать. Дети расселись вдоль балки, как воробьи на проводе, и смотрели на меня. Я смотрела на собаку. Пёс не смотрел ни на кого. Он положил морду на передние лапы и закрыл глаза. В его позе была покорность судьбе и безнадёжность. Он решил, что здесь, на крыше, он в полной безопасности.

Надо было что-то делать. Что? Конечно, ночью сильный жар спадёт, и пёс вполне может переночевать на крыше. Но! Но утром задачу, как его спустить с крыши, всё равно надо будет решать. Уж лучше её решить сейчас. Но как? Пёс был не только огромен, но и незнаком нам. Он прибился ко двору недавно. Был ли он прежде домашним? Или всегда жил на улице? Впрочем, не всё ли равно.

Его надо выманить из-за балки, заставить перескочить через неё. Уговорить пройти десяток метров до двери, за которой был чердак. Надо было заставить его спуститься по железной лесенке, а уж потом убедить сойти по лестнице этаж за этажом вниз, во двор.

Я посвистела псу. Он даже глаз не открыл. Ему было наплевать на меня и на мои намерения. У него не было никаких планов, кроме того, чтобы лежать за спасительной балкой. Я посмотрела вдаль, на запад. А что, если сейчас начнётся обстрел? Детей – вниз! Сама буду сидеть с псом. Может, тогда ему будет не так страшно. А то в панике он может метнуться за парапет и рухнуть вниз с девятого этажа. А как я его удержу, если это случится?

Оставить пса здесь и положиться на авось – мол, само рассосётся – значит погубить его. Завтра снова взойдёт беспощадное августовское солнце, а он будет лежать здесь, пока не умрёт от обезвоживания. Даже если поить его, это не решит проблемы. Нет тени. Укрыться негде. У него случится тепловой удар. Это смерть.

Только бы не начался обстрел!

– Идите вниз, – сказала я детям. – Идите по домам. Вас родители хватятся.

– Они знают, – сказал Ванька. – Мы их просили помочь, но они сказали, что боятся. И тогда мы пошли к вам.

Значит, дети полагают, что я не боюсь? Но я тоже боюсь: боюсь обстрелов, боюсь больших незнакомых собак, боюсь злых людей. Но ведь я не могу им сказать об этом. Они ждут, что я что-то сделаю и спасу собаку.

– Здесь нужен мужчина, – неуверенно сказала я.

А почему, собственно говоря, здесь нужен мужчина, а не женщина? Мужчина решителен. Он всегда что-то придумает. Мужчина – наше всё! Мужчина – стена! Мужчина… Но мужчины среди нас не было.

– Ваня, где твой отец? – спросила я. – Может, позовём его на помощь?

– Не позовём, – усмехнулся Ванька. – Он в ополчении.

Я обвела глазами моё маленькое войско.

– У кого ещё отца нет дома? – обтекаемо спросила я.

Почти все подняли руки, кроме Васи и Лены.

– У Васьки его никогда и не было, – пояснил Лёшка.

На ходу мне пришлось заниматься ещё и воспитанием:

– Так не бывает, чтобы отца не было. Где-то он есть. Рано или поздно найдётся. Он, наверное, тоже в ополчении.

Васька кинул на меня быстрый взгляд, потом на детей и слегка улыбнулся. Так, кажется, спасаем не только пса!

– А наш папка сбежал! – заявила Лена.

– Как это сбежал? – не поняла я. – Куда сбежал? Зачем?

– Он на Украину сбежал, – терпеливо, как маленькой, объяснила мне Лена. – Спасаться от обстрелов. Сказал, что мы с мамой – русские сепаратисты и ватники. И уехал.

Чёрт знает, как на это реагировать! Не буду никак реагировать. Мне о собаке думать надо.

Значит, они просили помочь матерей. Каждая из их матерей годилась по возрасту мне в дочери или даже во внучки. И ни одна не согласилась помочь, потому что боялись. Я бы на их месте тоже боялась.

Что-то надо делать! Что?

– Его можно выманить мясом, – сказала я и сразу же поняла всю безнадёжность этого проекта.