Если истерическое оформление поведения семилетнего мальчика будем считать приемлемым для детского возраста, то стремление быть на виду, производить впечатление на окружающих, повышенная внушаемость в студенческие годы усматриваются более чётко. Строгое воспитание не удержало от шумной и весёлой жизни, более того, не защитило от смены мировоззрения: нет ни следа религиозности у гостящего дома студента, напротив, часты издёвки над странницами и монахинями, разговоры о нескромных вещах. На фоне, скажем прямо, воинствующей вульгарности юноши обычный воздушный поцелуй, брошенный им в университетском коридоре одной барышне, выглядит безобидной шалостью. Как могла подобная шалость пробудить стыдливость искушённого студента? Бездна отчаяния, в которую угодил студент, видится очередной сценой для истерической личности. На этой сцене мы видим (конечно же, из повествования главного героя) и угрозу отчисления, и поручительство авторитетных педагогов за оставление в университете, и суицидальные намерения... И всё из-за одного воздушного поцелуя. Борьба эмоций, игра воображения подчиняют себе рассудок истерической личности. И если согласимся, что видение образа Казанской Божией Матери — кульминационный момент в этой драматической жизненной ситуации — было дано Мотовилову без малейшей заинтересованности истерической игры воображения, то как объяснить тогда, что после такого откровения, которое миллионы христиан ежедневно, ежечасно носили бы в своих сердцах, в случае Мотовилова «утехи мира всё ещё продолжали с неудержимой силой затягивать юношу в свои обманчивые сети» ? Как объяснить, что примерно в тот же период молодой дворянин, умеющий любить нежно и преданно, ожидая взаимного чувства от любимой, имеет параллельно длительные отношения с женщиной своего дворового человека, которая рожает от Мотовилова двоих детей?
Праведный христианин в таком случае помолился бы за спасение грешника; психиатр же спасает пациента, объяснив неправильное поведение следствием болезни. В теме отношений с женщинами эмоциональные переживания истерической личности всегда предстают яркими, насыщенными, драматичными. Пусть переживания и противоречивы, возможно, отчасти надуманны, пусть подлежат осуждению, — аффективный заряд подобных переживаний в любом случае делает истерическую личность более жизнеспособной. Закономерно выглядит обсуждение с отцом Серафимом его грешных деяний, где взгляд старца, со слов Мотовилова, принимает оправдательное для Мотовилова звучание. К тому же, из записей, Серафим тут же предсказывает Мотовилову избранницу. Что руководит Мотовиловым, который, пренебрегая предсказанием, вновь пытается добиться руки той, кому не суждено быть его супругой? Те же эмоции истерической личности, подчиняющие себе здравомыслие.