Серафим Саровский

Тем не менее в «Записках» Мотовилов говорит: «...это относится единственно до полного и совершенно полного жизнеописания самого великого старца Серафима, о написании и издании в свет которого я, как единственно лишь один имеющий, по известным Богу одному причинам, у себя ключ ко всем тайникам его истинно чудной и высокоблагодательнейшей жизни, не только не отрекаюсь, но и весьма рад буду, если Господь благословит молитвами трёх святителей..., — то я и вседушевно желаю вслед за сим в свет издать»²²¹

. К 1861 году свет увидели жизнеописания, составленные Сергием, Георгием, Иоасафом, и тут оказывается, что они многое передают неправильно. Мотовилов говорит о молении преподобного на камне, который: «...рассказал мне подробно о подобной борьбе своей 1001-дневной и 1001-ночной, которая в странном искажении моих трудов, неправильно переданных иеромонахом Иоасафом в книге сказаний об отце Серафиме, несоответственно названа стоянием на камнях 1000-дневном и 1000-ночным — с убавкою по 1 дню и по 1 ночи»²²²

. Все мы понимаем, что трёхлетнее стояние преподобного на камне не следует воспринимать буквально, старец старался совершать свой подвиг, не привлекая внимания ни монашествующих, ни богомольцев, и цифра является условной. Никто с секундомером не следил за правильным исполнением молитвословия преподобного. А тут разница в один день — и это беда вселенская! Вероятнее всего, все эти потуги Мотовилова появились после первых публикаций, которые задели самолюбие Мотовилова: «Как посмели — без меня, очевидца!» Мотовилов — светский человек, знавший преподобного немногим более года, на другой чаше весов священнослужители монастыря, на глазах которых в течение нескольких лет проходила жизнь старца. И кому мы должны больше доверять?

Вспомним рассказ из первого издания книги отца Иоасафа «О восхищении отца Серафима в небесные обители».

«И после всего сказанного, он отечески обнял меня и сказал: “Радость моя! молю тебя, стяжи мирный дух!” И тут же начал объяснять стяжание мирного духа. По словам его, это значит привести себя в такое состояние, чтобы дух наш ничем не возмущался. Надобно быть подобно мёртвому или совершенно глухому и слепому при всех скорбях, клеветах, поношениях и гонениях, которые неминуемо приходят ко всем, желающим идти по спасительным стезям Христовым. Ибо многими скорбями подобает нам внити в Царство Небесное. Так спаслись все праведники и наследовали Царство Небесное, а перед ним вся слава мира сего как ничто, все наслаждения мирские и тени не имеют того, что уготовано любящим Бога в небесных обителях, там вечная радость и торжество.

Для того же, чтобы дать духу нашему свободу возноситься туда и питаться от сладчайшей беседы с Господом, нужно смирять себя непрестанным бдением, молитвою и памятованием Господа. “Вот я, убогий Серафим, для сего прохожу Евангелие ежедневно: в понедельник читаю от Матфея, от начала до конца, во вторник от Марка, в среду от Луки, в четверток от Иоанна, в последние же дни разделяю Деяния и Послания апостольские, и ни одного дня не пропускаю, чтобы не прочитать Евангелия и апостола дневного и святому. Через это не только душа моя, но и самое тело услаждается и оживотворяется оттого, что я беседую с Господом, содержу в памяти моей жизнь и страдания Его и день и ночь славословлю, хвалю и благодарю Искупителя моего за все Его милости, изливаемые к роду человеческому и ко мне недостойному”.

И после этого старец снова сказал мне: “Радость моя! Молю тебя, стяжи мирный дух и тогда тысяча душ спасётся около тебя”. Я же, недостойный, всем желанием души моей хотел приобрести тот мирный дух, о котором он уже дважды упоминал мне. Я упал ему в ноги и, лобызая его стопы, полы одежды и руки, со слезами просил его, как отца и наставника, чтобы он излил свои молитвы перед Господом и Царицею Небесною о спасении грешной души моей. В эти минуты я всего себя поручил старцу. Он же, видя мою преданность, ещё повторил мне, как бы во всегдашнее напоминание: “Радость моя! Молю тебя, стяжи мирный дух!” И потом уже прямо открыл мне, для чего я пришёл к нему и что именно желал от него слышать. Когда же ужас и удивление объяли меня, старец, в предуготовление к наступающей беседе, ещё раз повторил: “Радость моя! Молю тебя, стяжи мирный дух”.