Серафим Саровский

А как упоенно, как красочно Мотовилов передает беседы со старцем. Но помимо повышенной эмоциональности повествования нам важно и показательно то, что образ рассказчика в большинстве сюжетов выходит на передний план,

будто бы даже впечатляет самого Серафима своей значимостью, избранностью. Мотовилов, со слов старца, «с ранних лет введен Провидением Божиим в круг духовных людей и многих великих особ, даже и Архиреев». Преподобный Серафим поражается неординарностью судьбы Мотовилова, говоря, что если и «десять житий святых угодников Божиих вместе сложить и десять жизней великих светских людей, каковы Суворов и другие, вместе сложить, то и тут во всех их двадцати жизнях еще не все сбылось», что с одним Николаем Александровичем должно сбыться. «Импровизациями» называет Мотовилов свои воспоминания о встречах с о. Серафимом. «Импровизации» местами становятся настолько вольными, что читатель усомнится в их правдивости.

Хотя бы вот это: только узнав от старца о схождении Святого Духа, Мотовилов тут же был удостоен этого благодатного состояния, чего, со слов Серафима, «изредка испытывал он сам», а «многие Святые и Угодники Божии целый век в пустынях жившие и даже нетления мощей своих удостоившиеся, того не испытывали». Надуманность сюжета не вызывает сомнений. Психиатры называют это истерическим фантазированием, болезненной лживостью.

А насколько значимой, на первый взгляд, предстает информация в письмах Мотовилова императорам?! «Лукавство и мистификацию» усматривают в них жандармы из свиты одного из царей. Автор в письмах горит готовностью пролить за императора «до последней капли кровь свою», особо подчеркивает важность передачи информации «из уст в уста». Бросается в глаза несвоевременность предоставления информации при ее видимой значимости: в письме императору от 1866 года, вспоминая людей, угрожающих престолу в 1832 году, Мотовилов напишет «Старец Серафим о всех их поименно поминать изволил», — и далее оправдание длительному неразглашению информации государственной значимости: «…и поэтому не пустил меня (про отца Серафима) в Санкт-Петербург… эти люди узнав мою великую преданность Государю… не дадут ходу мне никакого по службе и вовсе сотрут с лица Земли…» Не это ли стремление истерической личности казаться больше, чем на самом деле, быть в центре внимания, в данном случае у императорского трона? И если не сбывается желаемое на самом деле, то хотя бы в ярких снах воображение усадило автора за обеденный стол с семьей императора.

Что касается бесоодержимости, то ее, в большинстве своем, истерическая природа доказана психиатрами давно. (Другую, не истерическую «бесоодержимость», в рамках синдрома Кандинского — Клерамбо с лишением автономности мышления, чувствования, движения пациенты могут переживать при параноидной шизофрении. Она клинически оформляется у каждого по-своему, постепенно по мере прогрессирования заболевания). Все случаи истерической бесоодержимости схожи. Не случайно ранее вспыхивали целые эпидемии «бесоодержимости» и на Западе, и в России (в дореволюционной России подобные явления называли кликушеством). В основе распространения психических эпидемий лежат истерические механизмы подражания, внушения и самовнушения, поддерживающие постоянный суеверный страх перед ведьмами и колдунами, напускающими порчу, перед злыми духами, вселяющимися в человека и строящими разные козни. По записям Мотовилова можем проследить формирование его бесоодержимости: «…в возможности существования бесов или житья их в некоторых людях я нимало не сомневался, но мне по врожденной неутолимой любознательности хотелось еще и на самом себе видеть и испытать… каким же образом это обстоятельство бывает в людях на самом деле…» За этими своими мыслями Мотовилов впервые испытал внушенное самому себе «бедствие нападений бесовских». Фанатичная вера в духов, в их возможность вселяться в человека на истерической почве произросла множественными длительными ощущениями терзания тела. Нельзя не согласиться, что описать их так подробно, с точностью до мелочей и непременно в художественном стиле, с последовательным развитием сюжетной линии без игры воображения практически невозможно. Кстати, поведение Мотовилова во время службы в Киево-Печерской лавре с падениями на пол, криками во внимании всех прихожан и последующим заключением священников, что он «сумасшедший» — не что иное, как истерическая одержимость Святым Духом, также давно изученная психиатрами.

Истерическая природа двигательных расстройств Мотовилова не вызывает сомнений. В каждом из трех эпизодов от конфликта, внутреннего либо внешнего, он «бежит в болезнь», собирая около себя сочувствующих, ухаживающих, невольно поддерживающих условную сладость болезни.