Серафим Саровский

«Имеет он (Алексей Мошнин. — В. С.) крепостные матери своей в старом мескотинном ряду две лавки под коими места в длину четыре, а поперек две сажени и десять вершков, строение во время бывшаго пожара згорело со всеми имевшимися в тех лавках товарами»^{183}. Имеется в виду пожар в торговых рядах в ночь с 25 на 26 августа 1781 года. Событие отрицательно сказалось на благосостоянии семьи. Если прибавить затраты на перенос дома, то можно понять, почему Алексей при постройке каменных лавок на месте пожарища «от приему места отказался по малоимуществу своему, ибо во оном ряду на выстройку лавки требовалась немалая сумма так, что и всего капитала своего едва бы достаточно на то было»

^{184}.

Видимо, первые 1780-е годы стали для Мошниных тяжелыми. Когда 21 апреля 1785 года была опубликована Грамота на права и выгоды городам Российской империи с новыми размерами гильдийного капитала — а для записи в третью гильдию требовалось объявить капитал от тысячи до пяти тысяч рублей, — семейство Агафьи Фотиевны Мошниной перешло в разряд мещан. Но Алексей Мошнин не бросил торгового дела и даже купил у купца Афанасия Безходарного лавку в Овсяном ряду на Херсонской улице.

На месте пожарища начались работы по возведению каменных лавок. Лавочное место Мошниных застроили купцы Неронов и Крюков, которые, «будучи капиталистами приняли теперь места не для чего иного как только отдавать в найми»^{185}

. В подтверждение новых капиталистических отношений Неронов, получив место в Большом гостином дворе, продал его купцу Алексею Фатееву. Летом 1790 года Алексей Мошнин, видимо окрепнув финансово, пытается вернуть лавочные места с оплатой строительных затрат, понесенных Нероновым и Крюковым. Он даже арендует одну из лавок на своем крепостном месте «за великую цену так, что едва на заплату оной получаемого на капитал прибытка достаточно бывает; а в содержании себя претерпевает великое изнеможение»^{186}.

Годовая тяжба закончилась победой Алексея Мошнина, и в июле 1791 года он получил ключи от двух каменных лавок. Но он не смог вернуть прежнего благосостояния и так и остался в мещанском сословии.

Выбыл в монашеский чин

Вероятно, в один из октябрьских или ноябрьских дней 1778 года Агафья Фотиевна и священник Ильинской церкви Петр Саввинович Колмаков благословили Прохора в путь для поиска иноческой жизни. В увольнительном аттестате, вероятно, был указан возраст Прохора и дано описание внешности. «Он был роста высокаго, около двух аршин и восьми вершков (около 180 сантиметров. — В. С.)… лицо у него было полное покрытое приятной белизной, нос прямой и острый, глаза светло-голубые, выразительные и проницательные, брови густыя, волосы на голове светло-русые и также густые. Лицо его окаймлялось густою окладистою бородою, с которою на оконечностях уст, или рта, соединялись длинные, густые же усы»^{187}

.

По ревизским сказкам 1782 года, со слов Агафьи Фотиевны записано, что Прохор «779 г. выбыл в монашеский чин»^{188}. По законам того времени «никто не может отлучиться от места своего постоянного жительства без узаконенного вида или паспорта»^{189}. Купцы могли оформить в Городовом магистрате на свое имя «плакатный» паспорт сроком на один год. Перед окончанием срока действия старого паспорта путешествующий под «опасением быть признанным за беглого» обязан был оформить новый. Перед уходом в 1778 году в Саровскую пустынь Прохор имел паспорт сроком на один год и проживал в обители как богомолец. В 1779 году паспорт продлевается, и так продолжается до 1781 года, когда Прохор проходит трехлетний послушнический искус и приступает к оформлению отпускных документов от купеческого общества для пострижения в монашество.

Прохор находился в Саровской пустыни с 1778 года, что бесспорно. В архиве монастыря в документе с графой «С которого году находится в пустыне» напротив фамилии Мошнина стоит: «с 1778-го года ж»^{190}. 20 ноября 1778 года, накануне праздника Введения Пресвятой Богородицы во храм, 24-летний кандидат в монашество ступил за стены Саровского монастыря^{191}.