Серафимо-Дивеевские предания

Ульяна Григорьевна имела, как сказано было выше, свою собственную келью, построенную по благословению старца Серафима из саровского леса. Постройка эта совершилась вот по какому поводу. «Ульяна Григорьевна, — говорит Анна Герасимовна, — страсть как не любила Ивана Тихоновича Тамбовцева; и когда ухитрился он, хоть и насильственно, учинить соединение у нас двух обителей, матушки-то Алексадры да мельничихи-то батюшки Серафима12, да как стал всем самовольно распоряжаться

13, она и говорит: «Что это? Не могу и не хочу этого терпеть. Куплю себе место и поставлю свою келью, чтоб мне никто не препятствовал. Пелагею Ивановну к себе возьму, пусть живет, никто нас тогда не тронет, она защитит нас». И поставила она этот вот корпус, и стали мы в нем жить. Старинная-то Серафимовская келья теперь вот уж она одна только осталась у нас в обители. И Пелагея Ивановна точно защитила нас. Вот раз, как сейчас помню, после бывшего у нас пожара слышу я, что Иван Тихонович в корпусе рядом с нами ходит и у всех самовары отбирает да посуду бьет, и говорю: «Вот Иван-то Тихонович, слышь, все у всех колотит; что и к нам за тем же придет». А Пелагея-то Ивановна сидит на полу у печки да и говорит: «А ты, батюшка, сиди-ка себе да сиди, я его не боюсь, не смеет, я старичку-то (так звала она всегда старца Серафима) поближе его, земля-то у меня своя да и корпус свой». Встала и ушла на лежанку. Как раз и входят матушка и Екатерина Васильевна Ладыженская14

, за ними Иван Тихонович, и уж было бы дело, да Пелагея-то Ивановна, приотворив дверь чулана, говорит ему: «Борода-то у тебя лишь велика, а ума-то вовсе нет; хуже ты бабы». Он так и засеменил, весь растерялся. «Что это, что это ты, раба Божья?!» — говорит. Больше ничего сказать-то не посмел, ничего не тронул, с тем и ушел. И после уж к нам не только никогда не ходил, а даже всегда Пелагею-то Ивановну обегал и боялся.

Уж и любила же она зато Ульяну Григорьевну и всегда чтила память ее. Раз собралось много гостей к Ульяне Григорьевне: батюшки Василия15 дети и еще некоторые. Пелагея-то Ивановна сидела, сидела да и говорит: «Что ж? И у меня есть своя гостья; пойду, ее приведу». Встала и ушла. Смотрим: идет и несет на руках прехорошенькую черненькую собачку какую-то барскую. «Вот, — говорит, — бабенька (так звала она Ульяну Григорьевну), тебе и моя гостья; она тоже кушать хочет, дай ей кусочек». И села, а собачку-то на колени себе положила. Я так и залилась от смеха, а Ульяна-то Григорьевна сердится. Пелагея-то Ивановна ей и говорит: «Бабенька, а бабенька, ты не сердись, ведь и ей кушать хочется; не жалей, дай ей кусочек-то». Я вот и говорю Поле-то

16: «Дай собачке-то кусочек, что ж не дать?» Накормила собачку, и как накушалась, тут же она и пустила ее. Что уж это значило, Бог весть, а что какая-нибудь в этом притча была, я знаю, потому что этакой собачки и поискавши-то тут взять было негде. Да и без притчи, зря, так себе никогда и ничего она не делала. Ульяна Григорьевна всегда была так гостеприимна, странноприимна да нищелюбива, что, бывало, никого-то не пропустит, и всяк к ней идет, и всякого-то она приветит, и накормит, и напоит, так что все, что имела, в это прожила, а умерла, так и похоронить почти было нечем.

Раз умерла у нас одна сестра в больнице, звали ее Агафьей Лаврентьевной. Ей еще батюшка Серафим так предсказал при жизни, когда она здорова и молода была: «Тебя, матушка, на тот свет проводит апостол Петр». Уж три года лежала она в болезни; язык совсем отнялся, только, бывало, и лепечет одно слово: «Лета да лета». Намаялась, ну и вправду скончалась она в один час с нашим священником отцом Петром. И исполнилось батюшкино предсказание ей, что апостол Петр проводит ее в Царство-то Небесное. Вот когда хоронили ее, сестры смотрят, как ее понесли, да и говорят: «Хорошо ей там будет, настрадалась раба Божия». А Пелагея Ивановна, случившаяся тут, сделала точно зонтик рукою-то над головой от солнца, поглядела вверх на небо да и говорит: «Раба-то Божия, раба Божия, да не доспела того места, как моя-то Ульяна».

Скончалась Ульяна Григорьевна в день моих именин в день памяти Симеона и Анны. Вот как, бывало, придут мои именины-то, Афанасия Назарова17 на чай-то и позовет и пирожок испечет. Я и начну тревожиться и роптать. «Вот, — говорю, — еще что выдумали. Именины справлять? К чему это?» А Пелагея-то Ивановна погрозит, бывало, и говорит: «Смотри, батюшка, ты у меня память бабушкину всегда твори. Никто, кроме ее, меня не взял, дуру». И очень, очень всегда любила и чтила она ее».

Подвиги Пелагеи Ивановны в Дивееве для умерщвления плоти.