Серафимо-Дивеевские предания

С трепетным чувством переступили мы порог этой келии. Полутемный коридор, из которого тут же дверь налево ведет в небольшую прихожую. Здесь возле печки, сидя на коврике, проводила почти все ночи напролет, борясь со сном, в полудреме блаженная. Из прихожей вело трое дверей в отдельные келии, в одной из которых она и скончалась. Здесь стоит деревянная кровать, покрытая одеялом, где и лежала последние три недели своей жизни в смертельном недуге почившая. В углу висят образа, а под ними на столике лежит толстая железная цепь, которой некогда была прикована страдалица своим мужем к стене. Монахиня, читавшая Псалтирь, оторвавшись на минуту, сняла цепь со стола и дала нам приложиться к ней, а затем, к великой нашей радости, опять по просьбе нашего ангела хранителя, матери Александры, отрезала два небольших кусочка от одеяла на молитвенную память о дивной угоднице Божией.

— Ну вот, на сегодня, пожалуй, и достаточно, а то, поди, устали совсем, — сказала мать Александра, когда мы вышли на улицу. Ведь вы еще у нас погостите. А завтра, даст Бог, и закончим наше путешествие.

Закончили день, присутствуя на вечернем богослужении, которое мы старались никогда не пропускать.

Ночью где-то недалеко проходила гроза, и небо зловеще полыхало зарницей, но утро было чудесное, безоблачное, свежее, когда мы снова с матерью Александрой пошли по монастырю.

— Ныне побываем у блаженной Наталии, — заметила матушка. Ее-то, правда, меньше знают в народе, но тоже великая раба Божия была и трудный, многоскорбный путь юродства проходила. Некоторые даже в обители поначалу соблазнялись ею, но она все вытерпела и уже при конце своей жизни многим была известна своими благодатными дарами.

Ах, как легко готовы мы осудить каждого и как всегда мы забываем слова Господа: «Кто без греха, брось в нее первый камень».

Корпус, где некогда спасалась блаженная Наталия, был за канавкой по левой стороне от собора. Небольшое крылечко, несколько ступеней вверх, и мы в келии у блаженной. Все сохраняется в образцовом порядке. Понимаешь, что это не только дорогая память об ушедших, но что эти места, где происходила великая брань избранниц Божиих с духами злобы поднебесной, окончившаяся победой над ними, и ныне укрепляют и освящают незримо каждого, кто с верой призывает имена их насельниц.

Недолго мы пробыли здесь и поспешили поклониться могилке блаженной Пелагеи, находящейся сейчас же за алтарем Троицкого собора. На ней чугунная плита, окруженная оградой, и большой крест.

Отсюда совсем недалеко до деревянной часовенки, где хранятся два небольших ручных жернова для помола зерна. Ими когда-то пользовался сам преподобный, а затем отдал их своему любимому Дивееву.

Сердце как-то учащенно забилось, когда мы подходили к великой святыне — Ближней пустыньке преподобного Серафима, перевезенной после кончины батюшки его духовным сыном и другом Н. А. Мотовиловым для утешения сирот в Дивеево.

В настоящее время сама эта пустынька, более чем столетней давности, для сохранности от действия времени и непогоды защищена особым домом-футляром. Нас встретила мать Илария — хранительница этой святыни — и ввела внутрь ее.

Совсем темные маленькие сени с крошечным квадратным оконцем почти на высоте человеческого роста, и тут же дверь направо в саму келию.

Вот она, вся облагоуханная молитвами батюшки, вся осиянная дивными видениями горнего мира, освященная явлением небожителей пустынька убогого Серафима!

Здесь как-то особенно реально чувствуется благодатное присутствие преподобного и звучит его голос: «Радость моя!»

С глубоким волнением вошли мы в нее и преклонили колена. Прямо на стене находится известный портрет — образ преподобного, столь поразительно описанный С. А. Нилусом при посещении им в 1903 году Елены Ивановны, жены Н. А. Мотовилова.

Вот что тогда Елена Ивановна поведала ему о нем: «Долго мой муж упрашивал о. Серафима позволить снять с него портрет, и только после неоднократных и долговременных настояний батюшка согласился». Вот этот-то портрет его я и хочу показать вам — он необыкновенный: иногда он сурово смотрит, а иногда улыбается, да так приветно... Вот, сами судите!

В моленной Елены Ивановны, над небольшим столиком, на стене, я увидел этот портрет.

— Смотрите, смотрите: улыбается! Да еще как улыбается!

Лицо, прямо обращенное к входящему, улыбалось такой улыбкой, что сердце светлело, глядя на эту улыбку, — столько в ней благости, привета, теплоты неземной, доброты чисто ангельской. И улыбка эта не была застывшей улыбкой портрета: я видел, что лицо это все более и более оживлялось, точно расцветало».

Ныне этот портрет, после кончины Елены Ивановны перенесенный в Ближнюю пустыньку, был перед нами. С великим благоговением приложились мы к нему.

Кроме батюшкиного образа были еще в келии и другие образа, висевшие при жизни преподобного в ней. Много лампад.

Кроме нас, никого из посторонних в келии не было. Было так тихо, покойно на душе, такая светлая радость охватила все существо, что, кажется, вовек бы не ушел отсюда.