Серая шинель

Нас буквально молотят всем, чем только можно. Десятки самолетов с леденящим душу воем стремглав кидаются на позицию, готовые не только согнуть нас в дугу, но даже вдавить в землю сталью, свинцом, огнем, грохотом, воем, проклятиями, которые тоже, наверное, сыплются на наши прикрытые горячими касками головы.

Но не получается у них. Нет, не получается! Даже Кеша и тот, очевидно, перестал бояться. Ленту в приемник пулемета он направляет спокойно, расторопно, и только его серое то ли от пыли, то ли от страха лицо да вылезающие из орбит глаза говорят о том, что Реуту нелегко победить свой страх. И все-таки «воспитательная работа» сержанта, кажется, помогла.

— Ствол смени! — кричит мне Назаренко, замечая, что «станкач» начал «плеваться» пулями из-за перегрева ствола.

Прекращаю стрельбу, беру новый запасной ствол, но старый, нагревшийся, вытащить не могу. Заело замыкатель.

Семен отталкивает меня от пулемета, костит на чем свет стоит и в тоже время успевает заменить ствол.

Я вновь навожу пулемет туда, на правый фланг, но Назаренко хватает за руку и указывает мне другую цель: фронтально на нас движется немецкая пехота. Та самая из второго эшелона, которой, очевидно, приказали сбросить наш батальон с высоты, расчистить путь для соединения с первым эшелоном.

Но стрелять по этой цели я не могу. Часть наших пехотинцев отходит с занятой врагом первой позиции прямо на седьмую роту. Как только они достигнут мертвой зоны у подножия высоты, я сразу же ударю по немцам.

— Рота, — это командует командир седьмой, старший лейтенант с обожженным, в багровых шрамах лицом, — по пехоте противника, атакующей с фронта…

Все. Значит, и стрелки переносят огонь сюда же. Сейчас мы вам врежем, господа фрицы. Подходите ближе, еще ближе…

Вот наши отходящие пехотинцы оказываются в мертвой зоне, и я без команды Назаренко даю длинную очередь по наступающим. Замечаю, что очередь пошла хорошо: несколько вражеских солдат упало. То ли зацепил я их, то ли залегли на ровном месте — не знаю. Даю туда же еще одну очередь, еще, и вдруг пулемет замолкает.

— Что у тебя? — Назаренко встревоженно глядит на меня.

— Перекос ленты…

Ох уж эти холщовые ленты! Мороки с ними невпроворот. Да еще если они в руках Кеши, обязанного направлять ленту из магазина в приемник.

— Руки у тебя или крюки? Держи ленту как следует…

— Не ори, — огрызается Реут, поправляя ленту. Руки у него мелко трясутся, от всегдашней нагловатой самоуверенности нет и следа.

— Наводчик, — командует Семен, непрерывно наблюдающий за полем боя, — по пехоте у ориентира второго, пять, тяжелая с рассеиванием вдоль дороги…

Вот он ориентир второй — камни у дороги. Семен не дурак, Там, в канаве, скопилась пехота для броска к высоте.

— …Пол-ленты, огонь!

«Горюнов» пляшет под руками, как живое существо, захлебываясь огнем и гневом. Ай старшина, ай сержант, спасибо, что научили стрелять. Словно швейной машинкой прошиваю тех, в канаве, многих намертво припечатываю к земле, остальные вдруг бросаются наутек, но с правого фланга роты чья-то очень опытная рука навела второй пулемет в эту отступающую пехоту, и, пока я перезаряжал свой, ополовинила ее.

Итак, двумя «Горюновыми» мы сорвали первую атаку фашистов на участке обороны седьмой роты. Ручные пулеметчики, — а их в роте девять — пока еще и не вступали в бой.

Передышка. Воспользовавшись ею, на высоту короткими перебежками начинают подниматься бойцы первого и второго батальонов. Все перемешалось: где какая рота, батальон — никто не знает. Командиры выкрикивают фамилии, называют свои подразделения, приказывают собраться прямо тут, в траншее, но сержанты, красноармейцы не спешат выполнять приказы. Они либо лежат вповалку на дне окопов и траншей, либо тупо глядят в небо, прислонившись мокрыми спинами к стенкам стрелковых ячеек.

Держу пари, что им еще не верится, что они остались живы, вырвались из ада, в котором находились несколько часов подряд без малейших шансов выжить.

И все-таки выжили, оставив в двух километрах отсюда десятки, если не сотни товарищей, тоже не веривших, что смерть найдет их именно сегодня.

А она-таки нашла, уродина безносая, в этом дыму преисподней, на истерзанной, мокрой от пота, крови и мазута земле.

«Стойте, товарищи командиры! — хочется сказать мне. — Стойте. Повремените самую малость. Дайте им, моим товарищам, осмыслить то, что они еще живы. Дайте сделать глоток, два воды, набрать полные легкие воздуха, выдохнуть, и тогда они будут готовы продолжать войну».

Но у командиров нет времени даже на это. Они и сами не прочь бы глотнуть воды и затянуться дымком папиросы, испытать высшее счастье, о котором может мечтать в эту минуту человек.

— Третий взвод второй роты…

— Пятая рота, ко мне…

— Первый взвод пятой роты…

Да, тут на пятачке, оказывается, весь полк! Что же тогда осталось от него?

В траншее показывается незнакомый майор с забинтованной головой, без правого погона на гимнастерке.

— Командиров рот, ко мне!

— Вы кто будете, товарищ майор? — спрашивает его командир нашей седьмой.