Серая шинель

Если бог есть, то это именно он позаботился о том, чтобы на земле наряду с прочими ее атрибутами существовала и эта балка. Она тянется зигзагами — значит противник не может простреливать ее на большое расстояние; она довольно глубока — значит немецкие танки да еще в темноте не рискнут сунуться в нее.

Что же до вражеской пехоты, то это пусть она нас боится. Мы на своей земле. Вот кто нам может досадить, так это минометчики. Впрочем, и они в случае чего будут стрелять вслепую, по площадям.

Идем балкой человека по три-четыре в ряд. Кто-то идет по самому дну, кто-то — по склонам, так что понятие «в ряд» — довольно относительное.

Пулемет несем поочередно, в две смены. Сначала мы с Реутом, затем Назаренко с Умаровым. Коробки с пустыми лентами было приказано бросить.

Когда-то поэт писал: «Как пахарь, битва отдыхает». А ведь он был прав. Даже и эта битва, судя по всему, гигантская по своим масштабам, тоже отдыхает. Только в маслянистой черни низкого неба все гудят и гудят самолеты. Чьи — не знаем. Да нам сейчас и не до них.

Команды отдаются шепотом. Не приведи бог — лязгнуть чем-либо металлическим или звякнуть оружием. Это, наверное, расценят, как предательство.

Немцы нас все-таки, очевидно, «потеряли». Не верится, чтобы они вот так запросто позволили нам выскользнуть из-под самого носа и беспрепятственно уйти на восток. И все-таки идем!

Лобанок говорил, что по балке нам с учетом ее кривизны придется топать километров десять, что-де, по прямой наши отошли всего на шесть километров. Это немного. Сколько осталось в полку людей — не знаю. Может быть, человек четыреста, а может, и больше.

Слышится усталое, с присвистом дыхание многих людей, шуршание пожухлой травы под ногами, шорох скатывающихся на дно балки камней, комьев сухой глины и передаваемое по цепи шепотом: «Шире шаг!», «Подтянуться!», «Шире шаг!».

Справа и слева по кромках балки идут боковые дозоры. Но они не видны. Мы просто знаем о том, что они там есть.

— Шире шаг!

— Подтянуться!

— Не отставать!

— Не отставать!

Назаренко передает мне тело пулемета из рук в руки и говорит на ухо:

— Половину, кажется, прошли, Если фрицы не догадались понатыкать мин в балке, скоро будем у своих.

Но они-таки догадались понатыкать этих самых мин. В том числе прыгающих. Хотя и ставили они свои мины не про нас. Немцы загородили балку на случай прохода наших со стороны фронта с востока. Мы подошли с запада. Первой напоролась на мины наша девятая рота, по-прежнему шедшая впереди, как самая боеспособная по численному составу.

…«Прыгалки» с грохотом рвутся в темноте, разбрасывая смертоносные шарики. Слышатся команды, крики раненых, автоматные очереди.

Бьют не ППШ, а «шмайсеры»: значит, мы обнаружены. Теперь нельзя двигаться только балкой. Вместо помощницы она станет нам злейшим врагом, большой братской могилой. Надо выйти из балки и под покровом темноты сделать последний рывок к своим.

— Пятая рота, по правому склону, бегом, вперед!

— Седьмая рота по левому склону…

— Третий взвод, за мной!

— Гранаты, к бою!

Подбегает Лобанок, щелкая затвором винтовки:

— Пулеметы — на катки! Бегом, вперед!

Пригнувшись, мы с Реутом бежим, волоча пулемет за собой. В небо над нашими головами взмывает ракета.

При свете ее вижу старшего лейтенанта, замполита первого батальона. Он стоит на самой кромке балки с автоматом в правой руке. Левой, перебинтованной, он указывает на место рядом с собой.

— Коммунисты, назначенные в группу прорыва, ко мне! Коммунисты, назначенные в группу прорыва, ко мне!

От нас отделяется старшина Лобанок.

— Назаренко, останешься за меня…

Резерв командира дивизии

— Как звали его?

— Кажется, Маматкул. Но он просил Мишей называть. Да не реви, его уж не вернешь…

— Хорошо тебе говорить: «Не реви». Если бы мы осторожнее несли, может, он живой остался…

Что ей сказать? Может, и остался бы.

Но ведь мы шли не по лесной тропочке, не на прогулке были, а прорывались из окружения, волоча на плащ-палатке тяжело раненного Мишу Умарова.

Сейчас красноармеец Умаров лежит накрытый чьей-то серой солдатской шинелью у нас в ногах, на дне глубокой воронки.

В воронке нас кроме мертвого Миши двое: она и я. «Она» — потому, что я не знаю ни имени ее, ни фамилии. Это девчушка моих лет, телефонистка взвода связи, которую я видел раз или два в те кажущиеся далекими дни пребывания на формировке. Она маленькая, светловолосая, с простеньким, ничем не примечательным личиком. Как и все мы, словно вывалянная в окопной грязи.

Мишу ранило при нашем последнем рывке через передний край обороны немцев. Уже на ничейной полосе, когда пулеметы со стороны наших уже молчали, чтобы не ударить по своим, а немцы начали бить нам в спины из танков, стоявших в боевых порядках их пехоты. Миша даже не вскрикнул. Он просто ткнулся лицом в землю и замер, как человек, выбившийся из сил после длительного бега.

Сержант Назаренко раскинул плащ-палатку, взялся за один угол, мы с Реутом за два других, четвертый подхватила тоненькими ручками вот она — телефонистка взвода связи.