Сердечные риски, или пять валентинок (СИ)

Одеревеневшие от неподвижности мышцы начало ломить, но я не могла заставить себя сдвинуться даже на миллиметр. Возобновившиеся шаги и скрип дверцы шкафчика означал, что этот продуктивный перерыв на кофе или чай подходит к концу. Голос Киры внезапно раздался прямо за моей дверью – меня невольно передернуло.

- Вот что они в ней нашли, а? И посмотреть не на что, и подержаться не за что. Ни лица, ни фигуры. А взгляд холодный и гипнотизирующий, как у змеюги. Расчетливая стерва, короче, видно сразу.

Маша хохотнула с другого конца комнаты:

- Вполне она симпатичная. На роль роковой женщины подходит. Ей просто некоторые очень завидуют.

- На меня, что ли, намекаешь? Да было бы чему завидовать! – дружелюбно огрызнулась Кира. - С Димой-то понятно все, он редко какую юбку пропустит. Одно время и ко мне подкатывал, жаль, азарт быстро растерял. Ну а с Вадей что случилось, не пойму? Заболел? Ослеп, что ли?

- Эх, Кирюшка, - к моей двери приближались шаги Ларионовой. – Вот тебе уже и тридцатник скоро, а так до тебя и не дошло, что глазами любят только недалекие мужики, а умные влюбляются в характер. Я Вадика давно знаю, а Вовка мой и того дольше, поэтому с уверенностью могу сказать, что наш с тобой босс далеко не дурак. А Весёлова девушка что надо. Так что совет да любовь, как по мне.

- Тьфу на тебя! Ты кофе перепила.

- А ты посмотри на нее. Сегодня в офисе в нее разве что ленивый пальцем не ткнул, ее обсуждают все за редчайший исключением. А она? Все равно ходит высоко подняв голову и не боится людям в лицо смотреть. Вот ты бы смогла так? Я бы точно нет.

- Что за фигня, Маш? Ты на ее стороне или на моей? – возмущенно прогнусавила Кира.

Задиристый смешок Маши:

- Я человек Вадима Евгеньевича. Пошли работать, хватит прохлаждаться. Вперед, негра! – наигранно командный тон, ворчание Киры и цокот каблуков, а потом – стук и щелчок замка входной двери.

Оставшиеся рабочие часы едва ли отложились в сознании. Помню, как с головой, раскалывающейся от боли, что отзывалась непрекращающейся тошнотой, на подкашивающихся ногах я покинула подсобку, как долго стояла в комнате отдыха у открытого окна, ожидая, когда же пройдет дурнота и навязчивое ощущение приставшей к коже грязи. Помню, как потом, трясясь в ознобе, от которого не спасал даже теплый палантин, сидела на своем рабочем месте, тщетно пытаясь вчитаться и понять смысл строк полученного электронного письма, - лицо горело, холод собственных рук пугал и не было сил ни на что. Хотелось прилечь, исчезнуть, окончательно разрушиться. Помню встревоженный взгляд Кожухова. Артем подошел к моему столу:

- Арин, иди домой. Я вижу, что ты чувствуешь себя паршиво. Вадима в офисе все равно нет, а если что, я тебя прикрою. Иди.

Кажется, у меня получилось выдавить улыбку:

- Все хорошо. Сегодня я доработаю, а завтра отпрошусь, если будет плохо.

Он что-то еще сказал, а я ответила, но мое сознание этого уже не зафиксировало.

Утром в среду я с трудом поднялась с постели. Зеркало в ванной продемонстрировало красные глаза и нездоровые пунцовые пятна на щеках. Головная боль не ослабела, при мысли о кофе и завтраке меня едва не стошнило. Горло болело нещадно, а озноб красноречиво свидетельствовал о том, что у меня лихорадка.

И речи не шло о том, чтобы позвонить ему

и расписать ситуацию. Мысль о том, чтобы просто услышать его голос, пусть всего лишь в телефонной трубке, вызывала глухую боль, отторжение и почему-то страх. И корни последней эмоции я понять не могла.

Пакетик «Терафлю», крепкий чай без сахара, настой ромашки для моего страдающего горла – и я поехала на работу. А там утро началось с неожиданной планерки.

Савельев, стоя у своего стола, бедром опираясь на его край, о чем-то беседовал с Артемом и еще двумя менеджерами, не взглянул на меня, когда я вошла в кабинет и заняла свое привычное место за бриффиг-приставкой. Голова закружилась, я вздохнула и стиснула зубы. Это была наша первая встреча после того разговора, оставившего саднящий до сих пор след непонимания, сожаления и досады.

Следует все забыть и не вспоминать. Запереть в надежном бункере прошлого.

Наконец все присутствующие расселись, умолкли, руководитель также устроился в своем кресле. Зашелестели страницы органайзеров, у кого-то с раздражающим треском упала и покатилась ручка. Я выпрямила спину и, задержав воздух в легких, посмотрела на Вадима Евгеньевича. Впервые за несколько дней.

Его взгляд мазанул по мне, впрочем, как и по лицам других сотрудников, затем уткнулся в бумаги, лежащие перед ним на столе. Длинные красивые пальцы подровняли их, пробежавшись вверх-вниз по краям. Заскрипел чей-то стул, кто-то поерзал, кто-то кашлянул в нетерпеливом ожидании начала, а я, казалось, очутилась в каком-то межвременье, невесомости, наполняемой желтоватым растекающимся светом потолочных ламп, и единственной связующей меня и реальность нитью были его руки, его сумрачное лицо, жесткие складки у рта, которых раньше не замечала. И глаза, больше на меня не глядящие, не ищущие мой взгляд.

- Прежде чем мы начнем, - зазвучал его приятный баритон, - сделаю небольшое отступление.