Сердца. Сказ 3

– Я не знаю, – говорит мужчина. – Не знаю. Мне думалось…я не знаю! – вскрикивает и хватает меня, встряхивает за плечи. – Причин десятки и сотни. Я хотел всё изменить! Думал, изменимся мы сами и всё обойдётся. В какие-то моменты терял голову и слепо следовал сказанному. И жертвенность во имя тебя не казалась пустой, и жертвы на твой алтарь не казались напрасными.

– Я устала, – признаюсь поперёк признаниям и потоком озвучиваемым мыслям.

– Да, – кивает мужчина, – а потом ты делала так, – и он изображает моё пренебрежение, – и всё сводило: хотелось задушить тебя, только. Однако я всегда знал, что ты из пантеона, и всегда боролся с твоим вырывающимся, расчехляющимся характером и нутром. И вместе с тем не желал их подавлять…

– У Бога Солнца даже в мыслях не было усмирять виденное – он помогал, содействовал, воплощал. Почему у тебя не хватило сил и духа?

– Потому что я – не он, – обиженно швыряет Ян. – Понимаешь? О, Луна, ты идеально вписываешься в их семейство: словно всех перебитых братьев и сестёр некто выше и значимее нас – ложных богов – заключил в оболочку твоего тела и отправил ради наказания. Ты, Луна, одно сплошное наказание. За грехи и мысли, за всё. И только Гелиосу – нашему главному славному мученику – позволили лицезреть сублимацию его семейки в женском теле и вместе с тем преимущественно его нагибать, что он делал на протяжении всей своей жизни и без того.

– Как ты противен! – взрываюсь следом. – Говоришь это всё…тебя до сих пор цепляет, верно? Успокойся, Ян!

Отворачиваюсь и отхожу. Мгновение спустя прошу сменить тему:

– Ты узнавал, кто мои настоящие родители?

– Повторюсь, Луна, – устало протягивает Хозяин Монастыря, – твои настоящие родители остались в твоей деревне нефтяников, ибо они тебя воспитали и взрастили, они твои истинная семья.

Несколько гневно выплёвываю, не без злорадства и ехидства:

– Ты узнавал, кто зачал и родил меня? Подобная формулировка устраивает больше?

Мужчина отвечает спокойно и неспешно:

– Нет. Никогда не собирался и не соберусь. Почему? Потому что вопросы следует задавать только в том случае, когда ты готов к ответам. Если нет – неведение спасёт разум. Я не хочу знать, чья ты дочь, это вывернет наизнанку слагаемые десятилетиями отношениями с пантеоном.

– А Бог Смерти знает?

– Что касается этого загадочного лица…никогда не знаешь, что знает Бог Смерти и он этим ловко управляет.

Почти обиженно говорю:

– Ты выгораживаешь вырастившую меня семью, почему?

– Потому что они сделали тебя тобой – той девочкой, которая прибыла в Монастырь.

– Они продали меня! Равно скоту. Равно мешку овса.

Ловлю разочарованный взгляд и продолжаю:

– Нет, Отец, тогда ты не убедил меня, что поступок их был благим.

– Однако ты защищала их. В день нашего знакомства. Не желала негативного влияния со стороны Монастыря. Я видел это, так просто, явно. Ты защищала их.

– Сейчас бы не стала.

– Но их поступок привёл тебя к исходу, которым ты довольна, верно?

Молчу.

– Верно, Луна? – повторяет мужчина интонацией куда более терзающей. – Хотя бы потому что ты узнала, что значить любить. Не все делают это. Особенно в наше время. И родителей не попрекай; вся ситуация лишь показывает, как расколупало институт семьи и брака в наш век, как все мы запутались и обнажились, нам неведомы «хорошо» и «плохо». А они взрастили тебя равно родной.

– Отправлюсь спать. Беседы действуют усыпляюще, – кидаю колко, огибаю мужчину и скрываюсь за балдахином.

До утра мы не видимся, а на утро делаем вид, что ночные беседы не случались. Ян отменяет запланированные встречи и запланированных посетителей. Это бездумно. Это глупо. Он не думает о прибыли, перспективах, будущем; он сосредотачивается на нас и тем пугает.

– Хочешь отдохнуть? – предлагает Хозяин Монастыря.

– Я не устала.

– В том смысле, чтобы просто побыть вместе.

– Это что-то исправит?

Мужчина ловит мой холодом напитанный взгляд и бросает:

– Проснулась ты без настроения, не так ли?

– Так ли, – соглашаюсь я. – Мучили кошмары, странные сны: в них мы беседовали о пустом и разочарованно обрывали разговоры.

– Поразительно, мне снился тот же сон.

– Я в сад. Занимайся монастырскими делами.

Вскидываю поверх плеч тканевую накидку (по утру прохлада сада ощутима из-за назревающей росы) и спешу к дверям. Голос останавливает. Отцовский голос:

– Не могу.

– Прости?

И мужчина признаётся, что ни о каких монастырских делах промышлять не может; ни о чём больше. В голове сидит юная богиня, нагло смыкающая челюсти над поверженным.

– У тебя множество иных забот – ещё неоконченных и даже не начатых, – попрекаю я. – А ты зациклился на наших с тобой спорах и даже в Монастырь перестал закладывать силы и мысли. Прошу, Ян, вернись, – искренне обращаюсь к раскаявшемуся лицу. – Мне нужен Отец, с которым я повстречалась в день прибытия сюда. Этому месту необходим Отец.

Мужчина оставляет кресло и стремится ко мне.

Швыряю приближающемуся в лицо:

– Убеди себя в том, что неизменно лишь одно – Монастырь.

– Не могу, – едва слышно перечит Ян.

– Убеди себя в том, что повышенная по званию послушница не стоит этой смуты. Вот я, видишь? Раз за разом, ты прав. Вот я.