Сердца. Сказ 3

Спешу открыть дверь – духота вываливается из кабинета, лекарь в него заваливается. Запёкшуюся кровью пулю я оставляю себе, перепрятывая из кармана в карман сменяемых платьев, гильзу же бросаю в верхний ящик стола для напоминания самому Яну. Ему навязывают покой и обезболивающее, но и тем, и тем могу выступить я. Ровно как обратным. Укладываю Яна в постель и стерегу полуденный сон, однако сама оказываюсь им одолена и потому, в уже послеобеденное время, тревожно просыпаюсь и взглядом препираюсь со смотрящим на меня мужчиной.

– Ты спросила, – говорит он, – чего я хочу и определился ли. Мой ответ мог показаться тебе недостаточно ясным, а потому я покажу на примере.

Молчу и ожидаю.

И молчание, и ожидание затягиваются.

Мы замираем в вязком безвременье: нет никого и ничего кроме нас. Мы есть центр вселенной. Это и успокаивает, и настораживает, а потому с губ моих отрывается вопрос:

– Что же ты пытаешься этим сказать?

– Посмотри на нас со стороны, – просит Ян.

– Зрелище не из лучших.

– Я наблюдаю за твоим сном в то время, как ты думаешь, что оберегаешь мой. Ты на расстоянии вытянутой руки, и я могу коснуться тела, которое сводит с ума. Мне нетерпеливо хочется узнать, что происходит в твоей душе и обнажить свою; ты, Луна, перевернула всё: нет больше нас прежних и быть не может. Ни взглядов, ни устоев, ни принципов. Всё, что я хочу – владеть твоим сердцем, зная, что оно в равной степени принадлежит мне, как и моё – тебе.

Поздно, глупый мальчик.

Я ласково прижимаю руку к его щеке и взбираюсь по шрамам к ожогу.

– Да, этого я и хочу, – говорит Ян и успевает поцеловать удирающие пальцы.

В противовес ему:

– Как ты продолжаешь это делать? Желать, чтобы я была рядом? После всего совершённого.

– Если бы Боги знали, отчего крепчайшие рациональные умы в страстях и предрассудках теряют разум, обращаясь к пылу. Если бы Боги знали, отчего их сводят с ума смертные. Если бы Боги знали, отчего человек наделён сверхъестественной силой удержания их.

– Нет, не уходи от ответа, – по-доброму прошу я.

– Ума не приложу, Луна, почему ты сводишь с ума всех, к кому обращаешься. Это природный дар: тебя либо до одури любят, либо до одури ненавидят.

Мужчина совершает короткие движения, переворачиваясь; от ноги разит спиртом, кровью и бинтами.

– Я влюбился в красивую и сообразительную девочку, – признаётся Ян, – а сейчас питаю шквал инородных, почти сумасшедших чувств к обыгравшей меня женщине, которая обладает безумной энергией и губит дело, ради которого я губил иных.

Кажется, теперь с богами (и, соответственно, против богов) заигрывается Хозяин Монастыря. Он гуляет по лезвию – с осознанием опасности; но ничего поделать не может.

– А знаешь, в чём проявляется скверность наших характеров? – размышляет он. – Мы не прощаем ошибки. Не прощаем прошлое. Ни себе, ни кому-либо ещё – то нас губит; мы не даём шансов.

– Верно, – соглашаюсь я.

– Верно?

Словно допытывает.

– У меня есть шанс?

– Я впервые живу и не знаю, что ждёт нас впереди.

Повторяет напористо:

– У меня есть шанс?

Тогда же отвечаю честно:

– Я не буду с тобой из одного только уважения к нашему с тобой общему знакомому. Я не буду с тобой из одного только уважения к Гелиосу. Твои предательства дома Солнца не будут забыты – благодаря мне. И благодаря мне ты не высечешь себе прощения у покойных. Я – твоё наказание, Ян. Я – твоя расплата.

– Знаю, – спокойно отторгает Хозяин Монастыря. – Расплата была должна меня настигнут – не думалось мне, что у неё окажется такое милое лицо.

Бог

Они зовут меня. Весть ещё не добралась до поручителя и не была отправлена вовсе, но я, чудесным образом прознав о перепалке монастырских господ, заявляюсь во время полуденного сна послушниц. То инициатива юной богини: бесстрашной (ещё не пуганной), дерзкой (ещё не обожжённой), рисковой (ещё ни разу не проигравшей). Всё это случится, но случится позже.

Хозяин Монастыря опасается даже упоминать меня в разговорах, что уж говорить о приглашении в сам Монастырь. Значит, дело рук – истинно! – юной богини. Она встречает меня у стен упомянутого Монастыря и, робко глянув на оставленную подле сада лошадь, провожает до кабинета.

Луна занимает место Хозяина Монастыря, а сам Хозяин Монастыря располагается за Луной; и тогда – улыбка вырисовывается самостоятельно – я вижу обмен ролями, я наблюдаю сменяющуюся власть.

– Вы проницательны, – с неподдельной серьёзностью заверяет женщина: она прослеживает за моим взглядом и всё понимает. – Однако мы пригласили вас не для наблюдений.

– Вы?

– Я.

Хозяин Монастыря разливает напитки. Отмечаю его хромоту и одариваю складной тростью. На конце светлого дерева зияет вырезанная обезьянья голова.

– Мы благодарны.

– Вы?

Женщина усмехается и, склоняясь, выгибаясь подобно кошке, кладёт свою руку поверх моей.

– Я рассчитываю на искренность ваших слов и поступков, – мягко напевает Луна. – Ваше мнение для нас (меня) – авторитетно. Я верую каждой вашей речи и каждую речь принимаю за истину, а потому прошу откровения: зачем вы соврали мне в тот вечер?

– Разве же соврал?