Сердца. Сказ 3

– Тебе бы пошёл кактус, – причитаю я, недовольно скалясь. А потом – вдруг – оросив щёки слезами, выпаливаю: – Ты и был, сукин ты сын, кактусом. Кто же знал, что в них есть и вода, и сахар, правда?

Машина замирает, едва не добравшись до резиденции Солнца – чернеющего пятна-здания с куском зелёного, чудом уцелевшего сада, посреди рыжей пустыни. Я – по традиции Дома Солнца – под зарево костра и дотлевающую плоть, высаживаю нового и, надеюсь, последнего представителя вышеупомянутого семейства.

– Ты хотел быть частью дома Солнца и, пускай и косвенно, ты стал частью дома Солнца, – приговариваю я и подбиваю почву. – Надеюсь, пожелаешь возлечь с родными. Вам есть о чём поговорить.

Высаживаю несчастного покойного меж деревом инжира и тиса. В жизни они были таковыми (жаль, никто не позволит мне после моего ухода примкнуть к любимым; никто не позаботится (просто от незнания) и традиция вымрет, оставив за собой задатки леса из некогда сада). А, может, незнакомец, что предал земле Гелиоса, поручится за меня?

Вопреки желанию Яна зачитываю о нём молитву – без вычурных жестов и глупых слов; я молюсь о нём молча и душой (её остатками), после чего желаю крепкого сна и здоровой, грядущей, жизни. Новому растению предстояло пробить собой землю, воздать память и дать побеги: взрасти, дабы Ян обрёл новую жизнь.

Оканчиваю приготовления и порываюсь к тису, который стал выше. Касаюсь вечнозеленой верхушки и разглядываю задатки красных, мелких-мелких, ягод. Гелиос зацвёл. Предаюсь другой молитве и признаюсь усопшему в вечной любви.

Вместе с этой поездкой расползаются слухи, что Бога Солнца в небесном пантеоне нет и давно…Его свет угас, однако вдовствующая жена взметнула к самым звёздам. Совпадением ли или нет стала поспешная кончина Бога Удовольствий? Кто станет следующим? Кто падёт от невидимой секиры былой послушницы?

Бог

Служащий наблюдает за движениями своей госпожи: новая Хозяйка Монастыря предаёт земле былого Хозяина Монастыря, последнего из дома Солнца (прямо не относящегося к великому клану, но принадлежащего всецело ему и только). Удивлённый взирает на окинутую скорбью и гарью резиденцию, и так рождается слух: он повествует об увиденном одной из знакомых послушниц, а та меж сестёр рассыпается в сплетнях о том, что Бога Солнца – где это видано? – в пантеоне нет. А раз Боги не накладывают на тела свои печати старости, ибо велики и бессмертны, некто прибегнул к насильственной расправе. Послушницы нашёптывают приходящим гостям о новостях и догадках. Так собирается легенда о новой Богине, что взошла в пантеон, изначально взобравшись на колени упомянутых – Бога Солнца и Удовольствий.

Моё дело – подстрекнуть; тогда пуганный люд припаивается уважением к женщине, тогда люди теряют свою веру.

Случается первый зачин грядущей войны.

Когда-то воевали за религию: безумные посягатели на истину изувечивали друг друга, дабы доказать, что их Слово разумнее, прекраснее и правильнее. А нынче воевали за свободу: от тяжёлого плена и гнёта удушливых созданий – даже не людей; существ, которые возомнили себя создателями мира.

Война движется с юга и саранчой сжирает деревни и сёла. Полис ещё не тронут. В Полисе безмолвствуют, продолжая танцевать в собственных пороках и грехах.

Война эта особенна тем, что Бог Войны – имеющийся в небесном пантеоне – не имеет к ней никакого отношения; глупый малец, едва заменивший предавшегося земле старшего брата, с наглым прикусом и нетронутым лицом, взирает на неспокойное небо, заслышав громы, лязги и крики, и проклинает зачинщика. Я подумываю отравить глупца за вольные слова и жесты, но посягнуть на ход истории не могу. То сделает меня обыкновенным, приземлит. Всё верно. Не следует вмешиваться в заведённый музыкальной шкатулкой механизм; мелодия проиграет своё, независимо от твоих остановок и попыток того. Она проиграет уготованную Создателем мелодию.

Бог Войны присасывается к бутыли и вызволяет саблю, разрезая ею воздух и несколько горлышек (ещё не людских). Намного позже эта сабля оставит улыбку-шрам поперёк моих рёбер, к которым ещё позже с благодарностью прикоснутся отчаянные руки. Я смотрю на гнусавого тщедушного ребёнка, который возомнил себя величавым потомком (секрет, заключающийся в том, что рождён он был не от великого отца – первого и истинного Бога Войны, а от слуги по ошибке развратной мачехи, был ведом немногим) и хочу преподать урок этому ребёнку, однако не могу. Не могу. Воспитание – даже отсутствующее – возлагалось всецело на родительские плечи, а потому заслуженные плоды этот малец сорвет самостоятельно. Не скоро.

Предположение о том, что я предсказываю будущее – абсурдно; эта дева недосягаема и чиста. Я лишь наблюдательно взираю на мирских и, делая выводы, распределяю им уготованное и заслуженное.

Предположение о том, что я создаю историю – абсурдно; эта мадонна незнакома и лиха. Я лишь подчиняюсь её правилам и внимаю её виршам.

Предположение о том, что я уже проживал жизнь и помню все мгновения – абсурдно; этот святой чужд и безлик. Я лишь следую данным заповедям и исполняю свой долг.