Сердце искателя приключений

Быть может, мир, пышно украсивший себя желто-красными языками пламени, ослепил глаза и теперь на сетчатке остался лишь его черный остов. Но в душу проникло легкое и светлое чувство, подобное тому, с которым проснувшийся человек пытается вспомнить о пережитом во сне.

Разве все это не выглядит так, как если бы мировой дух немного резко, немного поспешно приподнял свой покров, так что скрытое под ним на мгновение явилось притупленному чувству? Когда мир потрясается в своей основе, возникают трещины, по которым мы угадываем тайны постройки, скрытые от нас в обычное время. Так и тогда, в бою, я испытал чувство, будто на короткое мгновение сердцем овладела какая-то более глубокая действительность, чем действительность победы, между тем как из второй линии траншей смерть уже обращала на нее свое дуло.

«Педанты» и «трубачи»

Юберлинген

Склонность к педантизму и мелочности – один из первых симптомов, обнаруживающих изъян в природном здоровье. Инструмент наших чувств приспособлен для удобного обращения с вещами и людьми. Если мы в полном порядке, наши удовольствия должны быть сильными, хватка решительной, а аппетит не слишком разборчивым. Обычно нам не свойственно видеть кожные поры на человеческих лицах.

Напротив, в состоянии слабости общее впечатление отходит на второй план, а его место занимают детали. Духовное и телесное отвращение становится более интенсивным, чувства же обостряются, достигая несоразмерной утонченности. Шумы, запахи и цвета обступают нас со всех сторон, яства рождают пресыщение. Прежде всего начинает внушать отвращение мясо, вслед за ним – табак и крепкие напитки; это отвращение очень быстро овладевает теми, кто предается подобным наслаждениям. Развивается нетерпимость воздерживающихся.

Рассудок испытывает тягу к подозрительности, к сомнениям и казуистике. Язык обнаруживает свои задние мысли, свою двусмысленность и многозначность. Контекст мысли отступает на задний план; дух лучше понимает отдельные слова, чем фразы и структуры. Отсюда следует пунктирный и запутанный вид противоречия, мешающий последовательному осуществлению действий. Вырабатывается преувеличенно четкое письмо, мысль стремится ко все более точным формулировкам, отточенная грамматика начинает мешать свободному течению мыслей и превращается в утонченную и пустую игру. Так возникает отфильтрованный стиль, который иногда удивляет своей бесплодной красотой и искусственным здоровьем, – проза для вегетарианцев. В изобразительном искусстве ему соответствует пустой классицизм.

Сюда относится также особый тип чувствительности, способной видеть моральные свойства словно через призму увеличительного стекла, – болезненная проницательность тех, кто испортил свой аппетит чрезмерным вниманием к людям. В этом случае черты лица обнаруживают внутреннюю диспропорцию, улыбка становится неприятной, звучание голоса выдает лживость и замыслы, втайне питаемые говорящим. Такая утонченность чувств выражается и в разглядывании своего отражения в зеркале, свойственном самокопателям, типу людей, нередко встречающемуся в протестантских странах.

Породе «педантов», склонных взвешивать все вещи на аптекарских весах, противоположна порода людей, которые имеют дело только с нечеловеческими тяжестями и именуются «трубачами». Этот второй сорт людей более опасен, ибо если пылинка все же занимает какой-то, пусть крошечный, участок земли, то во втором случае царит совершенно неопределенная воздушная стихия. Все вещи принимают пустой и надутый, искаженный и гипертрофированный характер. Они, как флаги, полощутся на ветру настроений и мнений.

Если «педанты» зачастую склонны к пессимизму, то «трубачи» – отъявленные оптимисты. Первые остаются на одном месте и замкнуты в себе, вторые подвижны и беспокойны. У одних дух наподобие часовщика погружается во все более тонкие механизмы, у других он мощно пульсирует, выдувая самые разные фигуры. У одних дух действует концентрически, у других – эксцентрически. Первый охотно замыкается в сектах, второй предпочитает большие собрания и публичные площади. Если изучать «трубача» в течение нескольких лет, можно составить каталог его наклонностей – например, философ-«трубач» трубит о себе в каждой философской системе.

Гостя-«трубача» слышно уже в прихожей: он вихрем врывается в дом и сразу завязывает разговор. Наталкиваясь на возражения, он начинает грубить и ретируется. Однако злится недолго; это спектакль, который повторяется каждые полгода. За это время становится очевидной совершеннейшая пустота тех взглядов, которые он в последний раз отстаивал. А между тем указывать ему на это было бы бесполезно, так как у него нет ни духовной стыдливости, ни ответственности.