Сердце, которое мы не знаем. История важнейших открытий и будущее лечения сердечно-сосудистых заболеваний

Третий урок, который она мне преподала, – это то, как важно уметь прощать. Однажды мне никак не удавалось катетеризировать артерию. И хотя дальше процедура прошла как по маслу, по ее окончании доктор Крукофф вызвал меня на разговор. «Нужно научиться себя прощать», – сказал он мне. Почти у всех, кому удалось стать кардиологом, по жизни к себе очень высокие требования. Большинству нужно было для этого получать хорошие оценки в школе и колледже, поступить в медицинский вуз, пройти через нелегкую резидентуру и суметь попасть в кардиологию – медицинскую специальность с самым высоким уровнем конкуренции. Все, кто одолел этот путь, не привыкли к тому, чтобы проигрывать, не справляться с первого раза и чего-то не знать.

В лаборатории катетеризации все на виду. Каждый поворот, каждое движение тут же транслируются на огромные экраны – и их видят и судят все вокруг. Это одно из тех мест, где врачи не могут скрыть мысли в глубинах своего непроницаемого сознания, завуалировать истину профессиональным жаргоном или решительно отмахнуться от любых вопросов. Тут невозможно дистанцироваться ни от коллег, ни от пациента – мы связаны и идем одной дорогой, куда бы она нас ни привела.

Именно в таком созерцательном настроении я пребывал в тот раз, когда мне выпало проводить предварительную беседу с одним пациентом и его женой. Он участвовал во Второй мировой войне, накопил за жизнь немало историй, но в тот день рассказал только одну: о том, как проснулся от боли в груди и понял, что надо ехать в больницу. Несмотря на возраст, он прекрасно выглядел – во всех ветеранах, которых я встречал и лечил в госпитале для ветеранов США, было что-то особенное, какая-то невероятная сила духа. Их ничто не могло сломить, и годы в том числе. Трудно было не почувствовать, какая любовь связывала его с супругой. Она была сильно взволнована, но он уже не жаловался на боль и сидел напротив меня так же непринужденно, как если бы отдыхал сейчас в кресле у себя во дворе, пуская по ветру бумажные самолетики. «Все будет в порядке», – сказал я, глядя ей в глаза.

Вскоре пациента привезли в лабораторию катетеризации, он сам встал с кресла и лег на стол. Лаборант обтер его и укрыл стерильной простыней, оставив снаружи только лицо, чтобы он мог спокойно дышать. Я подошел к его запястью, но, пока я вводил ему в лучевую артерию катетер, у него опять появилась боль в груди. Он стал совсем бледным, почти прозрачным. Безмятежное море очнулось от глубокого сна, поднялись грозные адреналиновые волны, вздымающиеся к самому небу и падающие вниз, как муссонный ливень.

Высокий, худощавый кардиолог выбежал из комнаты за стеклом и взял выполнение процедуры на себя. Я отошел в сторону и занялся введением лекарств. Я понимал, что иначе буду только мешать. За несколько мгновений кардиолог довел катетер до коронарных артерий пациента. При взгляде на первый снимок у меня самого чуть не остановилось сердце. Вместо них, свободно расходящихся в стороны ветвей коронарных артерий, которые обхватывают сердце, как пальцы, держащие грейпфрут, там был какой-то обрубок – узкий ход, который заканчивался тупиком, едва успев начаться. Врач стал проталкивать по просвету катетера стилет, надеясь пробиться через сгусток, блокирующий кровоток в главной левой коронарной артерии. Он делал это предельно внимательно, словно вел хрупкую шхуну сквозь бурю. Он осторожно протиснул проволоку за тромб, но внезапный приступ пациента так же неожиданно оборвался, и его извивающееся тело вдруг обмякло – началась фибрилляция желудочков.

Я склонился над пациентом и начал делать непрямой массаж сердца, а врач продолжил свою работу. Еще один врач наложил на лицо пациента маску и стал проводить искусственную вентиляцию легких кислородом. Тем временем кардиолог-интервенционист провел проводник по передней межжелудочковой артерии, огибающей сердце до его верхушки, а затем вытянул его назад. Хотя я делал непрямой массаж сердца, из-за чего тело пациента ходило ходуном, интервенционист продолжал свое дело: методично устанавливал стенты по пути назад из артерии, полностью заполняя ее металлическим каркасом. Если сравнить катетеризацию сердца с изобразительным искусством, он был словно Джексон Поллок, жестко швыряющий краску на беззащитный холст. С чисто технической точки зрения это был лучший пример мастерского владения инструментарием, который я когда-либо видел. Однако этот шедевр так и не увидел свет: пациент умер.