Сердце мастера

Через полчаса Оливия извинилась и отправилась на поиски дамской комнаты. Миновав череду залов и почти дойдя до лестничного пролета, она уловила приглушенные голоса, раздававшиеся из бокового кабинета с массивной дубовой дверью. Интонации Волошина были ей хорошо знакомы, а вот старческий ломкий голос его собеседника она слышала впервые. Разобрать толком, о чем они говорили, было невозможно, да Оливия и не имела ни малейшего желания подслушивать. Она уже было двинулась дальше, как вдруг Волошин довольно отчетливо произнес:

– Лазарь Наумович, я вас понял… Рувэ пора убирать, дров он наломал – только разгребай. И меня с этим липовым Фальком подставил. Вопрос решенный, я им займусь.

Старик что-то проскрипел в ответ, но Оливия поспешила отойти от двери кабинета.

Когда она вернулась в Музыкальный зал, Волошин был уже на месте и, как ни в чем не бывало, вел светскую беседу с клинобородым распорядителем галереи. Увидев Оливию, он склонился к ней и, приблизив губы к ее уху, полушепотом произнес:

– Пойдемте отсюда? По-моему, этот фарисейский вечер себя исчерпал…

XIV

Сделка

Они покинули особняк одними из первых.

Воздух был звонок и чист, как пробирочное стекло – казалось, что от малейшего звука, от любого резкого движения он может лопнуть и осыпаться осколками под ноги.

– Давайте прогуляемся, – предложил Волошин, – эта улица довольно примечательна, ее часто называют «московский Сен-Жермен». Генералы, тайные советники, князья, артисты и композиторы – их личные истории сплелись с биографией города, превратившись в большой документальный роман…

Рассказ Волошина лился как песня аэда[23], но Оливия внимала ему рассеянно – из головы никак не выходил случайно подслушанный на вернисаже разговор…

Однако принаряженный огнями город был так хорош, что постепенно она отвлеклась: за частоколом бульварных деревьев, опутанных нитями мигающих гирлянд, проглядывали очертания величественного храма. Пятиглавый собор стоял на крепком каменном цоколе, как библейская цитадель, и выглядел неприступно.

Проникнув сквозь символическое ограждение и спустившись вниз по покатому пандусу, они оказались возле кованой двери, за которой звучала музыка. Густые мужские голоса плескались глухо, словно кого-то оплакивая, и невозможно было понять: люди поют или ангелы…

– Это присутственное место собора, сегодня здесь выступает монашеский хор. Говорят, его вокалисты могут заменить целый симфонический оркестр! Жаль, что мы опоздали… Но ничего, у меня есть еще один план.

Они пересекли большую площадку перед храмом, освещенную чугунными фонарями. В их дрожащем призрачном свете Оливии показалось, что украшавшие фасад горельефы – не отлитые в бронзе статичные сюжеты, а ожившие божественные интермедии…

– Куда мы идем, Ной Яковлевич? – спросила она, остановившись возле главных ворот. – Ведь уже поздно, храм закрыт…

– Ждите здесь, я загляну на пост охраны, – ничего не объясняя, потребовал Волошин и растворился в полумраке.

Оливия покружила по гранитному пятачку перед боковым входом, похлопывая себя по бокам и пытаясь согреться – на прогулку пешком в этот вечер она не рассчитывала, поэтому ни шарфа, ни перчаток при ней не оказалось…

Тут сводчатая дверь надсадно скрипнула и распахнулась. Из полумрака раздался примятый голос Волошина:

– Внутрь и сразу налево…

Оливия шагнула за порог – в нос ударил сладковатый бальзамический запах церкви. Проскользнув через рамку металлодетектора, она свернула в узкий боковой проход. Волошин бесшумно следовал за ней.

– Ну, а теперь всего двести ступеней вверх – и мы на небесах!

– А мы… ничего не нарушаем?

Волошин лишь качнул головой.

Дробь каблуков по мраморной поверхности ступеней – частая и нервная в начале и замедленно-минорная в конце – была единственным аккомпанементом к их восхождению. Казалось, они провалились в трещину между реальностью и вымыслом, и теперь выбирались из нее по спасительной лестнице, толком не зная, куда она их приведет…

Наконец забрезжили врата – два стеклянных прямоугольника с перечеркнутыми полукружиями, которые при их приближении распахнулись, окатив мелкой россыпью огней.

Морщась от ветра, они стояли на мраморной балюстраде, соединявшей четыре угловые колокольни, а над головой немеркнущим светилом полыхал в лучах прожекторов исполинский царь-купол.

Под ногами бурлил ослепительный город: хищные зубья сталинских высоток, стеклобетонные сталагмиты деловых центров, горбатые хребты автомобильных мостов, а между ними – обособленный островок с корабельным постаментом, с которого великий русский царь осенял золоченым свитком столицу.

Но стоило лишь замереть на миг и приглядеться, как сквозь патину времени проступали силуэты старых особняков, резные наличники деревянных усадьб, огненные нитки бульваров, куполки приземистых церквей и уединенные аллеи парков.

– Непостижимый город, – глаза Волошина горели во тьме, как угли. – Всемирная столица отрицания и истовой веры. Вот и я верю… что однажды обрету самого себя. Возьметесь мне помочь?

Оливия взглянула на него с недоумением.

– Если что-то от меня зависит…