Сердце мастера

– Не столько от вас, сколько от господина Лаврова.

Во рту у нее стало горько.

– «Господина Лаврова». То есть все это время…

– Оливия, послушайте… Я человек скрытный и никогда не выпячивал ни своих талантов, ни своих богатств. Не скрою: когда вы меня разыскали, я сомневался… Ну к чему мне вся эта публичность! Однако прежде чем отказываться, я всегда навожу справки. Ваш спутник, господин Лавров, – лицо известное, с биографией и со связями. Этого факта я проигнорировать просто не мог!

– И чего же вы от нас хотите? – металлическим голосом отчеканила она.

– Помогите мне… Как помог вам я. Многого не попрошу: вы ведь уже прочли первую часть дневников Доры. Существует и вторая – разыщите ее для меня. Она осела где-то во Франции…

Оливия смотрела перед собой застывшим взглядом: на эти припудренные крыши и карнизы, скверы и дворы, мосты и набережные… Среди дореволюционных особнячков и послевоенных домишек с выпирающими венами лифтовых шахт торчала застекленная громада небоскреба с рекламной перетяжкой «Продаю пентхаус».

– Яков Розенталь, – вновь заговорил Волошин, – младший брат Доры, которого она разыскивала всю жизнь, не погиб. Он прожил годы в Сургутском детдоме и поступил затем учиться в ремесленное училище. Вечерами в своей коммунальной комнатушке занимался скульптурой… Талант мальчишки заметили: он начал рисовать плакаты для местных совхозов и лепить бюсты вождей для сельсоветов. Все это продолжалось до тех пор, пока юного гения не подобрал заезжий чиновник из Комитета по делам искусств и не привез его в Москву.

Она слушала, продолжая молчать: вспышка горького осознания, ослепившая ее несколько минут назад, словно купировала голос, лишила ее дара речи.

– Слава пришла к нему не сразу. Но к пятидесяти годам он получил все заслуженные звания… и дом с мастерской. Тот самый дом, где мы с вами дважды встречались, – голос его дрогнул. – Простите меня, Оливия, я не был до конца с вами откровенен… Дело в том, что Яков Розенталь – мой отец. В детдоме ему дали фамилию Волошин. Собственно, особняк и фамилия – это все, что мне от него досталось. Ни любви, ни заботы я от папы не видел. Для него, лауреата государственных премий в расцвете творческих сил, я, поздний и случайный ребенок, был настоящей обузой… В общем, мы переехали в Ленинград, и мама воспитывала меня одна.

– Так к чему вы клоните, Ной Яковлевич? – неуверенно произнесла Оливия.

– К тому, что вы поможете мне отыскать недостающие дневники Доры, а я в обмен на эту услугу передам в руки господина Лаврова пакет документов, который мог бы лечь в основу очень громкого расследования… Речь идет об обороте поддельных произведений искусства и о коррупции среди высокопоставленных французских чиновников.

– Уж простите, но мне трудно поверить, что все это всерьез…

– Я более чем серьезен. Мой отец вырос человеком с совершенно искаженным представлением о мире. Власть, лишившая его семьи и детства, стала источником доходов и регалий – фигурально выражаясь, он кормился всю жизнь из рук палача, в душе мечтая отгрызть эту самую руку… Ничем хорошим это не могло закончиться: отец начал пить, опустился и умер в одиночестве, окруженный своими гипсовыми истуканами, – его голос задребезжал, как упавший граненый стакан. Оливия подняла глаза и остолбенела: на властном лице Волошина блестели влажные дорожки.

– Я понимаю, история Доры неординарна… Но к чему вам эти записки? Ведь ни ее, ни Якова в живых уже нет…

– Время не повернуть вспять, вы правы. Но прошлое крепко держит меня за жабры… Вы же наверняка любите Франсуазу Саган? Она высказала одну очень верную мысль: «Только закрыв за собой дверь, можно открыть окно в будущее». Мне хочется перестать рисовать в воображении картинку нормального детства, близости с талантливым отцом, которой мне так не хватало. Все это могло бы состояться, не будь он сам волчонком с искалеченной психикой, выросшим в казенном доме в условиях вечной мерзлоты. Понимаете, папина судьба могла бы сложиться иначе, если бы Дора в конце концов его отыскала… Но интересно узнать: как быстро она опустила руки?

Оливия задумалась.

– Весь этот «бартерный обмен» дневников на компромат выглядит очень подозрительно, вы уж меня извините… Начать с того, что у меня нет никаких гарантий, что ваши материалы – не сфабрикованная фальшивка. И вот просто так подсунуть их Родиону… Ничего из этого не выйдет – он профи, его вокруг пальца не обведешь.

– Я отдам вам фотокопии подлинников – пусть изучит их, а потом мы обсудим… Никакой «липы» там нет.

– И этот маневр не является попыткой сведения личных счетов с вашей стороны? – поинтересовалась она, глядя ему в переносицу. – Фальшивый Фальк здесь ни при чем?

Легкое недоумение на лице Волошина быстро сменилось на искреннее восхищение.

– Вот тебе раз! Нет, ну кто бы мог подумать, что вместо инфантильной юной парижанки, делающей первые шаги в журналистике, передо мной окажется настоящая акула пера с задатками шпионки! Теперь вы нравитесь мне еще больше.

– Не утрируйте, Ной Яковлевич. Да, я подслушала ваш разговор, но совершенно случайно…