Сердце ночи

Перед тем как перерезать глотку некогда лучшему другу, Степан успел заглянуть в его глаза. Не осталось в них ничего человеческого – одна темнота. Значит, и жалеть не о чем!

Игнат еще хрипел, силился что-то сказать, а на Степанову спину уже кинулась черная тень, сначала одна, потом вторая. И еще четыре брали в плотное кольцо. Не боись, пограничник! Где наша не пропадала!

Псы рвали его клыками, он кромсал псов ножом, но один против шестерых… Даже если ты пограничник, даже если в тебе клокочет яркая, как молния, ярость…

А безвременники вторым кольцом. Скалятся, чуют его близкую погибель. Радуются, потому как для них нет страшнее врага, чем пограничник.

И Вран темной тенью на краю поляны. Стоит между мертвой девочкой и мертвым Игнатом, усмехается. Степан не видит его улыбки из-за маски, но все равно знает…

Лег на землю первый пес, свалился визжащим кулем второй. А третий и четвертый завалили Степана. Все-таки придется помирать. Девочек жалко… Как же они без него?..

Черная свора знала свое дело. Псы рвались к горлу. Рвались и непременно дорвались бы, если бы кубарем не слетели с обессиленного, истекающего кровью Степана, если бы не завизжали, словно щенки. Сначала завизжали, а потом враз стихли.

И хоровод из безвременников исчез, растворился в темноте вслед за Враном, а из темноты этой вышла Злата, склонилась над умирающим Степаном, положила на пылающий лоб ледяную ладонь. Вот про какую силу говорила старуха, вот на что надеялась и чего боялась. А ему не страшно. Мертвецы ничего не боятся…

Да только не умер. Не приняла его такого земля. Или просто не отпустили? И как у Златы, беременной, но все одно худой, что хворостинка, хватило сил дотащить его до ведьминой избушки?! Однако ж дотащила, не бросила на поживу безвременникам, потому что, когда Степан открыл глаза, над головой его было не черное небо, а низкий, паутиной затянутый потолок. Старуха возилась у печи, а Злата сидела у окна, подперев кулачком острый подбородок. Рядом пристроилась кошка.

– Очнулся, – сказала старуха, не оборачиваясь. Почуяла?

– Очнулся. – Смотрел Степан не на нее, а на девчонку. – Спасибо, – сказал обеим сразу.

– Не меня благодари, а ее. Сначала ты поблагодари, а потом я отругаю. – Голос старухи звенел не то от злости, не то от волнения. – С голыми руками пойти против безвременников! О чем ты только думала, девка?!

– Ни о чем, бабушка. – И ведь правду сказала. Не было в ее голосе ни прежнего лихого озорства, ни жизни, шелестел он как опавший лист на ветру.