Сердце в опилках

Вернулся Павел расстроенным и опустошённым. От скуки и безделья он занялся своим двором. Исправил калитку, подправил покосившийся сарай, где-то срубил, а где-то вырвал с корнем, вымахавший в палисаднике чертополох. Стало похоже на то, что здесь живут люди…

Но каждый вечер Пашка не находил себе места. Чего-то не хватало, что-то волновало, подталкивало изнутри. И вдруг он понял это «что-то». В это время, вечером, начиналось представление. У каждого, кто работает в цирке этот час, как рефлекс, даёт о себе знать даже в отпуске.

На следующий день Пашка не выдержал и купил билет в цирк. Там во всю работали ежедневно по три представления. Шли новогодние представления, так называемые «ёлки».

До антракта он не досидел. Со слезами на глазах выскочил из зала, где когда-то в детстве, от удовольствия заснул во время представления. Теперь же он чуть не задохнулся, словно из зрительного зала выкачали воздух…

Решение в нём давно созрело, он просто не признавался себе в этом. И вот на шестой день собственного изгнания Пашка Жарких поспешил на вокзал…

Глава тридцать девятая

…Дядя Захарыч! Куда исчез Пашка? — в дверях шорной стояла Валентина.

Стрельцов долго и внимательно смотрел на девушку, наконец, осуждающе покачал головой.

— Садись, попей чайку, а я тебе кое-что скажу. — Хозяин шорной налил гостье чаю крепкого и ароматного.

— Я твоего отца знал, когда он ещё пацаном у Янушевского Владислава Константиновича, знаменитого Кадыр-Гуляма, за верблюдами убирал и потихоньку репетировал. Не скоро он артистом стал — много времени утекло. Трудный путь прошёл, прежде чем его назвали «Ангелом». Ты родилась в цирковой семье, тебе повезло. Теперь вот хорошей гимнасткой становишься, зарабатываешь неплохо. Но кто тебе, Валюха, позволил людей обижать? Унижать их человеческое достоинство! Ты под Богом ходишь и летаешь, разве так можно! Одно неловкое падение, сломанная рука, спина, и что дальше? Кто ты?.. Скромности в тебе не хватает, дочка, скромности. И — человечности. Рано ты себя великой стала мнить. Таковой ещё нужно стать. Прежде чем Кем-то казаться — нужно Чем-то быть! Запомни мой отцовский наказ — никто тебе правду не скажет.

Валя сидела опустив глаза и обняв ладонями алюминиевую кружку с остывающим чаем. Ей было стыдно перед этим старым человеком, которого она помнила, как и он её, с детства. Последнее время ей стали часто делать подобные замечания.

— Дядя Захарыч, миленький, я, честно, сама не понимаю, что со мной происходит: думаю одно — говорю другое, хочу вот так, а выходит — эдак, и, в основном как-то «криво…» — призналась Валентина и тихо спросила:

— Где Павлик?

— Эх, Валюха-горюха! Осиротели мы с тобой. Уехал Павлик. Всё бросил и уехал. Обидела ты его шибко… А сердце-то у него золотое. Ты почитай, как он о тебе пишет, о цирке, обо мне! — Захарыч протянул Валентине общую тетрадь с Пашкиными стихами, в спешке забытую им. — Мы все торопимся в этой жизни, суетимся. Толком так и не успеваем рассмотреть друг друга…

Девушка читала, любуясь красивыми буквами написанных строк и словно слышала голос Павлика, тихо шепчущего ей нежные слова.

«Милый мой, Пашка, где же ты сейчас, дорогой мой дурачок?» — она подняла полные слёз глаза и посмотрела на Стрельцова.

— Он вернётся, правда? Дядя Захарыч, он вернётся, да?..

— Вернётся, Валюха, конечно вернётся, куда ему без цирка. Цирк да я — вот вся его родня…

Валентина немного помолчала и, вздохнув, сообщила:

— Нас возможно отсюда отправят в другой город. Если так случится, мы уедем, а Пашка вернётся, то передайте ему… А, впрочем, мне нужно сказать ему всё самой. До свидания, дядя Захарыч! Спасибо вам за всё…

Старик стоял посередине шорной. К груди он прижимал Пашкину тетрадь, гладил своей заскорузлой ладонью глянцевую поверхность обложки и шептал:

— Вернётся, обязательно вернётся. Куда ему без цирка…

…Долго гуляешь! — встретил Пашку на проходной цирка Казбек. — Твой Захарыч умаялся здесь один. Ну как съездил? Тётка ещё в больнице или уже выписали?

— А откуда Вы знаете, что она в больнице? — удивился Павлик.

— Вот чудак-человэк, ты же сам просил Захарыча рассказать мне о тэлеграмме. Вот он мне и передал, что твоя тётя попала в больницу с аппэндыцитом, и ты срочно уехал к ней. Я тебе и оформил отпуск на нэделю за свой счёт. Не забудь написать заявление об этом. Ну, иди, работай. С приездом!..

— Ай, да Захарыч! Ай, да молодец! Никому ничего не сказал о нашей ссоре. — ещё раз поразился Пашка. — Знал, что вернусь…

— …Ну, что стоишь, проходи, путешественник! — в дверях шорной стоял Стрельцов, улыбаясь.

— Захарыч, ты, того… прости что ли… Ляпнул я тогда гадость тебе! Вот, приехал… — Пашка виновато опустил голову.

— Ладно, хомут тебе в дышло, кто старое помянет… Садись, поешь! — старик пододвинул «блудному сыну» нарезанную колбасу с хлебом, овощи и кружку дымящегося чая.

— Захарыч, а почему ты сказал Казбеку, что я приеду через неделю? А если бы я вообще не вернулся? — прихлёбывая горячую жидкость, поинтересовался Павел.

— Вернулся бы. Мозги проветрил и вернулся бы. Такие из цирка не уходят.

— Это почему же?