Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть 1

— Что? — не выдержала алатка. — Вот прямо так и подписался?!

Казар вздохнул. На инкрустированный самоцветами аляповатый стол лег высочайший манифест. Средь павлинов, пронизанных молниями грозовых туч и похожих на виадуки радуг чернели подзабытые Матильдой острые буковки. Император обращался к подданным на гайи, однако подпись была гальтарской и дурацкой. Это чтобы не сказать — кощунственной.

— Иссерциала б ему послать, богоданцу, — буркнула Матильда, по милости внука возненавидевшая любую гальтарщину. — «Мы, любимый сын и надежда Создателя, принимая возложенную Им на Нас ношу…» Да по нему святой поход плачет!

— Я чту и ожидаю, — Лисенок счел уместным напомнить о своем благочестии, причем на талиг, — и я в полной растерянности.

Длинные — еще длинней, чем у сестры, — ресницы были созданы для того, чтобы ими хлопать, в чем казар и поднаторел. Впрочем, кто бы сейчас не хлопал? Незазорно было и рот открыть.

— Странно сие и сомнительно, — пробасил супруг. — Гайифцы в ереси плещутся, будто свиньи в грязи, но к Создателю в избранники прежде не набивались, на земле гадили. Откуда сия бумага, и можно ли ей доверять?

Бумаг у Бааты оказалась не одна и не две, и он им доверял: манифесты пересылали прознатчики, за которых казар ручался отцовской памятью, здоровьем сестры и собственной душой.

— Что ж, — подвел итог Бонифаций, — поглядим, что за чудо из павлиньего яйца вылупилось, а пока займемся чем поближе. Дьегаррон говорит, корпус гайифский Кагету покинул, Хаммаил же такого горя не пережил.

К этому разговору Лисенок был готов, мало того, ему было что предложить взамен ну совершенно не нужной Талигу Йерны. Баата возвел очи к расписному потолку и принялся благодарить за поддержку в трудный час и обещать, что он и дальше, и всегда, и вообще…

— Я получил три письма из Гайифы, — словно бы нехотя признавался казар. — Чиновники из приграничных провинций привечают крупных торговцев, а торговцы не знают границ. И пусть мне написали враги моих друзей, я прочел, ведь это могло быть важным не только для меня, но и для тех, чьим доверием я горд!

— Не всякой дружбой можно гордиться, — отмахнулась алатка, непонятно почему вспомнив Хогберда с его пегой бородой и излияниями, хотя почему непонятно? Реснички у барона, конечно, подгуляли, а вот содрать с двух «друзей» четыре шкуры он умел. Баата, впрочем, сдерет все пять.

— Я счастлив, что мне удалось расположить к моей несчастной стране величайшего полководца нашего времени. — Лисенок вскинул голову, как хороший жеребец, и тут же якобы устыдился собственного порыва. — Мне безумно больно, что своими несчастьями моя страна обязана нестойкости моего дорогого отца, не сумевшего дать отпор гайифскому и агарисскому вымогательству. Я чту и ожидаю, но я исполнен ненависти к тем, кто навязал нам братоубийственную войну.

— Создатель нам врагов кормить и не заповедовал. — Бонифаций торжественно поднял свой любимый палец. — Ибо нельзя лелеять и стадо свое, и волков, бродящих у дверей овчарни, а правитель, ставящий чужое вперед родного, мерзок. Чего чиновники гайифские просили и обрели ли рекомое?

— О нет… — Подобным голосом Хогберд сообщал о выкупе заложенных внуком ценностей. За двойную цену, вестимо. — Они искали встреч со мной, ведь я — брат Этери. Гайифцы столь встревожены, что, забыв о присущем им высокомерии, просили меня о посредничестве между ними и его величеством Бакной. Разумеется, я отказался, объяснив, что бакраны движимы исключительно желанием помочь своим друзьям. Они бедны и не могут накормить голодающих Варасты, и они справедливы в своем решении взять хлеб и скот у виновных. Даже если бы я хотел, а я этого не хочу, я не удержал бы сынов Бакры. Это по силам лишь варастийцам или же тем, кто может говорить от их имени.

— И все это, — с невольным восхищением уточнила Матильда, — все это вы передали «павлинам»?

— Я передал это кагетским негоциантам, привезшим мне послания из Кипары, Кирки и Мирикии, но не могу знать, как посланцы распорядились моими словами, рискнули ли они вернуться в Гайифу или остались в Кагете. — Украшенный старинным перстнем палец будто невзначай тронул манифест богоданца Сервиллия. — Если так, их можно понять. В Гайифе есть и честные торговцы, и добрые эсператисты, которые просто хотят жить. Сейчас они зажаты между язычниками и еретиками, они ищут выход и не находят. Мне жаль их…

— А вот сие, — одобрил Бонифаций, — богоугодно. Ибо негоже, чтобы малые страдали за больших.

— Я не был самым смелым в нашем роду, — грустный взгляд казара скользнул по дальним горам, — но теперь весь мой род — это я, и я не хочу кровопролития. Регент Талига дал мне совет рассчитывать лишь на себя… Что ж, я рискнул встретиться с гайифским маршалом и объяснить ему, что Хаммаил чужд Кагете. Не буду утомлять вас подробностями, и потом — какой мужчина захочет признаваться в своем малодушии прекрасной женщине?

— Тогда, — разрешила прекрасная женщина, — не признавайтесь. Вы видели маршала Капраса, каков он?