Серебряные коньки

– Может быть, через час, а может быть, через сутки. Переговори с матерью, и пусть она решит, но только поскорее: у меня еще много дел.

Ганс подошел к Метте и в первую минуту не мог произнести ни слова: у него сжалось сердце, когда он увидел ее бледное, встревоженное лицо.

– Мне нужно поговорить с мамой наедине, – сказал он, наконец, обращаясь к сестре.

Гретель, не понимавшая, что это все значит, с негодованием взглянула на брата и пошла к двери.

– Останься, Гретель – грустно сказал Ганс. – Сядь здесь.

Он отошел с матерью к окну, а доктор и ассистент приблизились к постели Раффа и стали вполголоса совещаться между собой. Это не могло потревожить больного: он ничего не видел и не слышал. Только слабые стоны доказывали, что он еще жив.

Ганс шепотом, стараясь, чтобы ни одно слово не долетело до Гретель, передал матери свой разговор с доктором. Метта, сдерживая дыхание, слушала его, полуоткрыв сухие, запекшиеся губы. Раз у нее вырвалось рыдание, заставившее Гретель вздрогнуть; но она тотчас же сдержалась и пересилила свое волнение.

Когда Ганс закончил, Метта обернулась и, с отчаянием взглянув на своего бледного, распростертого на постели мужа, бросилась к нему и упала на колени около постели.

Бедная маленькая Гретель! Она ничего не понимала и вопросительно посмотрела на Ганса. Он стоял, опустив голову, и как будто молился. Девочка перевела глаза на доктора – он осторожно ощупывал голову отца; посмотрела на ассистента – он закашлялся и отвернулся. Наконец Гретель снова взглянула на мать и не выдержала. Она подбежала к ней, обняла ее, тоже опустившись на колени, и со слезами начала молиться, умоляя Бога сжалиться над ними.

Когда Метта встала, доктор Бёкман тревожно взглянул на нее и резко спросил:

– Ну, что же, матушка? Согласны вы?

– Ему будет больно… очень больно?

– Не знаю. Вероятно, нет. Согласны вы?

– Вы говорили, что это может спасти его… Ведь так? А может быть… может быть…

Метта не договорила.

– А может быть, он не вынесет, – докончил доктор. – Но мы надеемся, что все закончится благополучно.

Он взглянул на часы, а ассистент с нетерпеливым жестом подошел к окну.

– Решайте же, матушка. Да или нет?

Ганс, вообще очень сдержанный, нежно обнял мать и припал головой к ее плечу.

– Доктор ждет ответа, – прошептал он.

Уже много лет Метта была полновластной хозяйкой в доме и по своему усмотрению распоряжалась всем. Она привыкла полагаться только на себя и до сих пор смотрела на Ганса как на мальчика. Но в эту минуту, когда она чувствовала себя такой слабой и беспомощной, ей показалось, что сын ее вдруг вырос, что он может быть ее опорой. В его нежном объятии сказывалась сила.

Она с мольбой взглянула на него.

– О, Ганс! Как же мне решить?

– Как укажет тебе Господь, мама.

Метта подняла глаза и с минуту стояла неподвижно, благоговейно сложив руки. Она молилась горячо, всем сердцем, и молитва ободрила ее.

– Я согласна, мингер, – сказала она, обернувшись к доктору.

– Гм! – проворчал Бёкман, как бы говоря: «Долгонько же вы раздумывали, моя милая!» – и сказал что-то вполголоса своему ассистенту. Тот почтительно, но несколько растерянно выслушал его: он заметил, что глаза сурового хирурга были влажны.

Гретель молча, дрожа от страха, смотрела на все происходившее. Когда же доктор открыл кожаный футляр и стал вынимать оттуда острые блестящие инструменты, девочка бросилась к матери.

– О, мама, мама! – с ужасом воскликнула она. – Что им сделал бедный папа? Неужели они хотят убить его?

– Не знаю, моя девочка, – растерянно ответила Метта, с отчаянием взглянув на нее. – Не знаю!

– Нет, это не годится, матушка! – строго сказал доктор Бёкман и в то же время бросил быстрый, проницательный взгляд на Ганса. – Я попрошу вас уйти отсюда вместе с вашей дочкой. Мальчик может остаться.

Метта выпрямилась, и глаза ее блеснули. Она сразу как бы преобразилась и казалась теперь совсем другой женщиной, не знающей ни страха, ни слез.

– Я останусь около мужа, мингер, – тихо, но решительно проговорила она.

Доктор Бёкман привык, чтобы его приказания исполнялись беспрекословно. Он строго посмотрел на Метту, но, встретив ее взгляд, смягчился.

– Вы можете остаться, – сказал он, тронутый ее решимостью.

А Гретель уже исчезла.

В дальнем углу комнаты была дверь в маленький темный чуланчик, где стояла ее сколоченная из досок, похожая на ящик, постель. Никто не увидит ее там, если она затворит дверь.

Доктор снял сюртук, налил воды в большой глиняный таз и, поставив его около постели, взглянул на Ганса.

– Могу я положиться на тебя, мой мальчик?

– Можете, мингер.

– Хорошо, я верю тебе. Стань тут, у изголовья, а мать сядет около тебя – вот так!

Он поставил стул и усадил на него Метту.

– Помните, моя голубушка, – сказал он, – что я не потерплю ни слез, ни обмороков.

Метта ответила только взглядом, но таким, что доктор тотчас же успокоился.

– Ну, Волленговен!