Серебряные орлы

— А где же он? — еле смог прошептать Аарон обветренными губами.

— Не знаю, досточтимый господин аббат. Возможно, будет знать мендзыжецкий аббат. Вчера он приехал в Познань прямо из Мерзебурга, даже в свой монастырь не заглянул.

"Значит, не удалось мне избежать встречи с Антонием", — передернувшись, подумал Аарон.

Угнетала сама мысль, что вот придется просить Антония объяснить причины, которые заставили Болеслава отказаться от поездки с Генрихом в Рим. Заранее причиняла боль та холодная улыбка презрительного высокомерия, которой ответит ему Антоний на первый вопрос о Болеславе. Чуть не заплакал от обиды и горечи: ну почему с ним всегда так, в Риме ли, в Польше ли — вечно его, Аарона, держат в стороне от самых важных дел? Даже Сильвестр Второй лишь кусочек приоткрывал перед ним из того, что сам знал об Оттоне и заботах империи! Правда, он доверил любимцу своему проникнуть в тайники души Оттона — это верно, но ведь были и другие тайны — и какие тайны, как видно из признаний грека!.. И может быть… может быть, куда более интересные, чем тайники Оттоновой души…

Неверной походкой он вошел в комнату, где особенно было жарко, самая жаркая комната в епископском доме. Аббат Антоний сидел подле дубового некрашеного стола. Все ежился, все вжимался лицом в меховой воротник.

— Где Тимофей? — с порога спросил Аарон.

— В Риме, — стуча зубами, ответил Антоний.

13

Несмотря на отсутствие Тимофея, Аарону не пришлось жалеть о путешествии из Кракова в Познань. Благодаря этой поездке он много узнал о Болеславе, о себе, о морозе, который сковывает крепким мостом не только берега рек, но и людские души. Когда в первый вечер после прибытия в Познань Аарон отправился отдыхать, до самой постели его проводил аббат Антоний, ежеминутно допытываясь: "А ты не болен, брат? Так у тебя лицо горит, что смотреть страшно. Сейчас я пришлю тебе слуг: пусть спину разотрут, чтобы ты пропотел, и горячего меда велю в постель подать…" "Нет, нет, я не болен, — твердил себе Аарон, забираясь под медвежью шкуру и поворачиваясь лицом к бревенчатой стене, чтобы не видеть огня, который в пасти печи жадно и торопливо пожирал огромные поленья: глазам было больно и в голове гудело и от света, и от теней, прыгающих по потолку. — Только очень утомился за дорогу, да еще ошеломлен тем, что от Антония услышал", — упорно твердил он сухими, горящими губами. Действительно, даже откровения грека так не ошеломили Аарона, как то, что он услышал от Антония.

Мендзыжецкий аббат сначала неохотно отвечал на вопросы. Почти в самом начале разговора у них произошла стычка из-за титулования Болеслава. Аарон называл польского князя "благородный патриций", Антоний же — "наш господни король".

— Почему ты зовешь королем мужа, который не получил помазания? — удивленно спросил Аарон.

Антоний смерил его строгим взглядом.

— Я вижу, и ты отказываешь господину, хлеб которого ешь, в почестях, ему принадлежащих, — сказал он топом и гневным, и презрительным.

Аарон прикусил губу.

— Я почитаю господина, хлеб которого ем, не менее ревностно, чем ты, отец Антоний, — ответил он так же гневно, — но, когда Ромуальд тебе и на полмили не разрешал удаляться от обители, я имел счастье находиться подле святейшего отца Сильвестра. Неужели ты забыл об этом? Так что не думаю, чтобы ты мог поучать меня, а тем более корить… Я хорошо помню, как святейший отец сказал, что куда выше честь носить титул патриция Римской империи, чем короля славянских варваров. Так кто из нас оказывает большую честь государю Болеславу? Не я ли, титулуя его патрицием, а не королем? Это верно, святейшему отцу угодно было корону, предназначенную Болеславу, отдать владыке венгров, но…

— В пустынной обители под Равенной не занимались ни музыкой, ни математикой, а только тайнами веры, отец Аарон, — холодно и резко прервал его Антоний, — так что уж разреши мне полагать, что там, где речь идет о канонах нашей святой веры, ты многому бы мог поучиться у пустынника, любимец учителя Герберта… Как бог не может отменить милости спасения человеческого рода, искупленного святой кровью сына божия, так и наместник Христов не волен отменить своего обещания в королевском помазании… Сам увидишь: и года не пройдет, а может, и месяца, как королевская корона украсит главу государя Болеслава… И не помогут происки недругов, кощунственно поносящих имя Польского королевства, давно уже одаренного благословением…

— Значит, за короной поехал Тимофей к своему дяде, святейшему отцу? — прошептал внезапно осененный Аарон.

И вдруг вздрогнул. Закрыл глаза. С трудом сплел на груди пальцы трясущихся рук.

Ему стало страшно за Тимофея.

— А как же король Генрих? — воскликнул он со страхом и почти отчаянием. — Ведь он же вновь впадет в ужасный гнев. Заточит Тимофея, бросит в темницу, годы будет держать в неволе, как держал Унгера… как тебя, брат Антоний, когда ты много лет назад отправлялся за короной для Болеслава…