Серебряные орлы

Феодора Стефания правила сама. Он восхищался силой и ловкостью, с которой ее руки управляют парой огромных, огневых, породистых коней. Отлично проскальзывала она в темноте по самым узким улочкам, умело огибала редких прохожих и еще более редкие повозки. Он почувствовал, что его охватывает волнение, даже дрожь какой-то тревоги. Он спрашивал себя, только ли из-за приятеля эта тревога, эта озабоченность тем, чтобы удался дерзкий замысел. Усиленное сердцебиение, резкий гул в висках казались шепотом, выдающим ему собственные самые сокровенные тайны. Неожиданно занемевшие ноги тысячами иголок вынуждали признаться, что ради себя, а не ради Тимофея переменил он монашеские сандалии на тесные, узконосые башмаки. И что же он предпринял? Чего добился? Радостное воплощение мальчишеских снов? Разве это не Пенфесилия, царица амазонок, стоит рядом с ним на боевой колеснице? Рука ее не дрогнет, управляя копями, — не дрогнет метнуть смертоносный дротик в Антилоха, сына Нестора! Он, Аарон, знает, он это чувствует, когда она скользнет по его руке, хватаясь за новый дротик!

— Я уже где-то видала тебя.

Впервые он слышит так близко ее голос. Голос, который он не мог себе представить, как только произносящий: "Я спать хочу". И ему хотелось бы ответить: "Я столько раз видел тебя, мечтая наяву и во сне". А ответил:

— Ты видела меня, благородная госпожа, на стене Льва IV в день штурма башни Теодориха доблестными императорскими войсками. Я стоял рядом с нынешним святейшим отцом, слева от тебя. А справа от тебя стоял Тимофей.

Он испытывал радость. Непомерную радость: значит, лгали занемевшие ноги, и гудящие виски, и бурное биение сердца. Он здесь ради Тимофея, а не ради себя. Чистая юношеская дружба поставила его на эту колесницу, а не мальчишеские сны. И он радовался, что так ловко удалось ему направить разговор на самое главное. Поистине, самое главное — так ведь, Аарон? Огорчало лишь, что приходится причинять ей боль воспоминанием о том страшном дне. Не настроит ли ее эта неловкость против него, не прервет ли разговор, не перечеркнет ли удачное начало.

— Так ты говоришь, в день казни предателя Кресценция? Да, припоминаю, ты стоял тогда рядом с учителем Гербертом. Но лица твоего я не запомнила. Да и темно сейчас, чтобы я тебя сразу узнала.

Правду она говорит: темно сейчас очень. Слишком темно, чтобы Аарон мог заметить, что притаилось в ее глазах, когда она вспомнила о казни изменника Кресценция! Он же испытал невыразимое чувство облегчения, хотя и не мог не вздрогнуть от ужаса! Канцлер Гериберт говорил как-то папе в присутствии Аарона, что, по словам Иоанна Феофилакта, Феодора Стефания горячо любила своего законного супруга. Как же ошибаются Гериберт и Иоанн Феофилакт! Ну конечно же, она любит только Тимофея. Неужели и впрямь не расслышала, как Аарон произнес его имя? И он повторил с нажимом:

— А по левую руку от тебя, благородная госпожа, стоял Тимофей. Тимофей из Тускула.

— Это какой же Тимофей? — бросила она небрежно, натягивая вожжи, чтобы обогнуть нагруженный бочками воз.

Не доверяет ему. Не хочет себя выдать. Не подозревает, что он все знает. Все! Как прекрасно она владеет собой — ничуть не хуже, чем конями.

— Какой Тимофей, спрашиваешь ты, благородная госпожа? Да тот, хорошо тебе известный племянник Иоанна Феофилакта, верный товарищ по изгнанию святейшего отца Григория Пятого.

— Погоди! — воскликнула она. — Высокий, златоволосый такой, красивый, с красивыми зубами? Так это он тогда стоял на стене, говоришь ты?

И засмеялась.

Аарон судорожно ухватился за поручень спереди колесницы. Выпал бы, если бы не схватился, до того неосторожно вскинулся он от ее смеха. Нет, дальше так не пойдет. Она должна ему довериться — напрасно утруждается, стараясь прикрыть смехом волнение своей души. Он же все знает — клянется ей, что все знает.

— Что все? Что ты знаешь? О чем ты говоришь, странный человек? — спросила она удивленно, не переставая смеяться.

А ведь сквозь смех пробивается явная тревога, явное замешательство. Эта тревога и это замешательство ободрили Аарона, и он заговорил все увереннее, все больше распаляясь:

— Я все знаю, говорю тебе. Я знаю, что Тпмофей любит тебя, а ты — его, благородная госпожа. Знаю, что он вот уже пять лет страдает по тебе и ждет тебя, ты же обещала ему себя в ночь страшного празднества в церкви святого Лаврентия, ты дала ему в день его изгнания зеленый платок, и, вступив в борьбу с мыслью о тебе, он лишился чудесных зубов, о которых ты изволила вспомнить, а святейший отец Григорий в награду за верность обещал тебя ему в законные жены, и государь император подтвердил это обещание, прежде… прежде… прежде чем…

Громкое рыдание сдавило дальнейшие слова. Из глаз его брызнули слезы. Феодора Стефания так резко дернула вожжи, что кони чуть не опрокинули колесницу. Еще миг — и они налетели бы на волов, тянущих воз с вином.