Серебряные орлы

Он чувствовал ее дыхание возле своего лица. Вдыхал запах ее кожи. Выбивающиеся из-под чепца волосы ласкали его щеку. И хотя не стало светлее, чем раньше, он хорошо видел ее широко раскрытые глаза, ясно читал ее взгляд. Она смотрела на него, как на безумца.

И слушала его, как безумца. То и дело прерывала его слова смехом, гневным возгласом, почти презрительным, но чаще удивленным и смешливым. Но позволила сказать все. Выслушала внимательно. Более того, даже дала убедить себя. Хорошо, она встретится с Тимофеем.

— Какие дети! — восклицала она то и дело, хлопая бичом. — Два безумца, два чудака! Лишился зубов, говоришь?

— На следующий вторник сразу же после службы в Санта-Марии-ин-Космедии приходи в храм Фортуны, — передал Аарон на другой день Тимофею. — Непременно. Не придешь — пожалеешь.

В следующий вторник опять надо было что-то дать придворному, чтобы тот уступил место подле Феодоры Стефании. Аарон не без вздоха достал серебряную цепочку, подарок короля Этельреда лучшим ученикам гластонберийской школы. Придворный был другой, но улыбался многозначительно: видимо, прежний успел шепнуть что-то ехидное насчет Аарона, не иначе.

Опускающийся вечер застал Аарона в галерее старого Латеранского дворца, который Константин Великий отобрал у своей жены Фаусты и подарил папе Сильвестру Первому. Из приоткрытых дверей лился яркий желтый свет масляных светильников, и еще лились мягкие, сладкие, хотя несколько грустные звуки органа. Аарон то и дело с нетерпением заглядывал в щель: когда же это кончится? Свет четырех, а может, и шести светильников падал прямо на Феодору Стефанию, удивительно золотя ее пышные волосы и мех леопардовых шкур, на которых она возлежала, высоко вскинув подпираемую руками голову. Возле ее левого локтя лежали длинные, тканные золотом перчатки, ярко выделяясь на леопардовой шкуре. Справа в мягком, низком кресле сидел Гуго, маркграф Тусции. Поодаль стоял Иоанн Феофилакт. С его коротко подстриженной головы то и дело съезжал лавровый венец. Расставшись с великолепными рыжими кудрями, дядя Тимофея казался Аарону смешным. Зато растянувшаяся на шкурах Феодора Стефания, почему-то казавшаяся крупнее, чем всегда, выглядела беспокойной, странной, почти страшной.

Наконец-то кончилось! Сильвестр Второй поднялся от органа. Феодора Стефания ловко поднялась на локтях, затем на ладонях, встала, приблизилась к папе, преклонила перед ним колени, поцеловала руку. Потом поправила волосы. Долго натягивала длинные до локтей перчатки. Наконец не торопясь направилась к дверям.

Вечер был не такой темный, как в прошлый вторник. Откуда-то со стороны церкви святого Лаврентия всходила уже близкая ко всей своей полноте луна. Феодору Стефанию несли в лектике — Аарон с трудом успевал за четырьмя гигантами, которых сопровождали еще двое, видимо, для смены, когда кто-то устанет. Один из этих двоих нес фонарь. Аарон восхищался предусмотрительностью Феодоры Стефании: если бы приехала в карете, пришлось бы возиться с копями. Аарону с ними не справиться: они брыкались бы, может быть, даже ржали, обратили бы на себя внимание прохожих. И он не смог бы отойти от них ни на минуту, а ему ведь надо провести Феодору Стефанию туда, где се ждет Тимофей. Но тут его охватила тревога: ведь эта шестерка опасна для тайной встречи! От них весь авентинский двор узнает, куда свернула Феодора Стефания, возвращаясь из Латерана. Как могла она не подумать об этом! Он пригнулся к лектике и шепотом поделился с нею своими опасениями.

— А как же ты думал? — воскликнула она удивленно. — Ты думаешь, что я сама не скажу государю императору об этой смешной встрече с милым мальчиком Тимофеем?! — Она засмеялась. По тут же добавила с добродушной, хотя и несколько ехидной, улыбкой: — Я вижу, ты трусоват. Но не бойся. Они все немые.

Он не сразу понял.

— У них вырезаны языки. Император никогда и нигде не пользуется другими плечами для ношения лектики. Где же ты был, если не знаешь этого? Ведь это же пленники, взятые в славянских войнах. Пятеро. А шестой, тот, что несет фонарь, местный, чтобы показывать дорогу. Наверное, сын какого-нибудь арендатора, который вовремя не внес деньги.

И вновь засмеялась.

Самое главное вдруг перестало быть самым главным. С таким нетерпением, с таким возбуждением ожидал Аарон минуты, когда наконец-то встретятся Тимофей и Феодора Стефания. Столько вложил в это сердца. Добился: встретились. А ведь целых два часа, пока они говорили, он не о них думал. Был далеко от них. Был с этой шестеркой — и со всеми пленниками всех времен и на всей земле. Был с сыновьями арендаторов, которые вовремя не внесли деньги. Со всеми, кому так легко отрезать язык, чтобы не говорили; проткнуть уши, чтобы не слышали; выколоть глаза, чтобы не видели.

Где-то далеко лязгнуло железо. Наверное, какой-то воин задел кольчугой о каменный столб у входа в церковь Санта-Мария-ин-Космедии. Но Аарону показалось, что он слышит звон нагрудных щитков, о которые бил когда-то рукой Григорий Пятый, восклицая сквозь слезы: "Война войне!"