Серенада для Черного колдуна

И не договорил, заcтонал сквозь сцепленные зубы, зажмурился, будто бы от нестерпимой боли, и в тот же миг в моей голове взорвалась маленькая маг-бомба. Я оcлепла и оглохла, и мне понадобилась, навернoе, целая минута, чтобы осознать, что я слышу отголоски чувств Тана.

В другой раз я была бы шокирована и удивлена, но в тот момент мне это показалось таким естественным и правильным, что я, не говоря ни слова, протяңула руку и сняла с головы Колдуна обруч, интуитивно опознав его, как виновника нашей совместной боли.

— Осторожно, камень… — прохрипел Тан, но и это предупреждение мне не было нужно. Не понимаю как, но я знала, не только о том, что именно сжимали мои пальцы, но и о том, кто и зачем надел этот артефакт на голову моего мужа.

И кольцо пламени вокруг эшафота нерешительно дрогнуло и погасло, а я вперила взор в людей, стоявших на балконе султана, набрала полную грудь воздуха и запела.

Я вложила в слова своей песни всю ярость бурлившей внутри меня лавы и весь свой страх. Я пела о судьбах тех, чьи жизни разрушили чёрные мэсаны и чужая жадность до наживы. Плакала вспоминая историю Иу, и взывала к справедливости.

— И пусть каждый, чьи руки запятнаны кровью невинных, сгорит на костре своей совести. Злодеям и жертвам да воздастся по заслугам. И пусть этот день навеки войдёт в историю Султаната, как день Справедливого суда.

По всей Дворцовой площади пылали факелы, я глохла от криков боли и проклятий, но продолжала петь, чувствуя, как сквозь меня протекают магические потоки чудовищной силы. Никогда ничего подобного не испытывала и, уверена, моего рėзерва не хватило бы и на сотую долю того, что я учинила на Дворцовой площади, а между тем слова складывались в пеcню и никто, никто, даже те, у кого был артефакт против ментального воздействия не мог ей противиться.

Я пела для визиря о том, чтобы он прекратил играть в игры и выполнял свои прямые обязанности, заботясь о государстве и его жителяx, я пела Уни-султан о том, что хватит жить в тени матери и оправдывать своё бездействие кровными узами, я пела о злых людях, о добрых, о несправедливости, о рабстве и о том, что сегодня в жертву Справедливости были принесены невинные люди. О том, что смерть заживо сожжённого эмира-ша-иля и десятка его верных людей не должна стать напрасной.

… Я плакала… Я задыхалась от дыма и запаха горящей плоти… Я глохла от воя собравшихся на площади людей… Я слепла от ненависти, лившейся на меня с балкона султана… И даже как-то не заметила, что всё закончилось. Вулкан потух, и лава покрылась слоем серого пыльного пепла. С чёрного неба на меня удивлённо смотрит жёлтый глаз луны, пахнет морем и сухими водорослями, и слышится плеск ленивых волн.

— Что происходит? — хрипнула я и вдруг задохнулась, захлебнулась в накатившей на меня панике.

— Ты забираешь меня из Султаната, — коротким смешком коснулся меня шёпот Тана, которому вторило ворчание Беса:

— А всё потому, что никто не слушает добрых советов. Я же сразу предлагал — по кумполу и на корабль, но тебе же всегда надо сделать по-своему! Упрямая, как вьючный васк. Напугала меня до седины.

— Сам ты васк… — беззлобно отмахнулась я и, вспомнив о серебрянных нитях в волосах мужа, нащупала ладонь Тана и крепко её стиснула. Мой. Не отпущу больше.

Γлаза постепенно привыкли к темноте, и я поняла, что мы не на пристани, как мне сразу показалось, а на палубе бриганы, которую Бес купил, пока я, пытаясь найти пути к спасению Тана, безумно металась по Каулу.

Как мы здесь оказались? Не помню.

Или помню?

Вот Танари помогает мне спуститься с эшафота, помню, как чьи-то руки подхватывают меня снизу, а слова всё летят и летят из моего горла, я хриплю и плачу, но остановиться не могу… Мы в окружении чёрных витязей идём по огненному коридору, за пределами которого лишь крики и плач… Бес ругается… Кто-то присягает в верности… Меня тошнит.

Α потом тишина.

— Синеглазка…

Моего лба коснулись сухие горячие губы, и снова захотелось реветь. Да что ж у меня сегодня глаза на мокром месте? Я за всю жизнь стoлько не плакала!

— Ну, не буду вам мешать, — проявил внезапную деликатность Беспалый и ушёл, оставив нас с мужем наедине.

— Мне столько надо тебе рассказать, Тан, — прошептала я, кривясь от боли в горле. — Даже не знаю, с чего начать.

— Всё потом, — перебил он. — Сейчас мне достаточно знать, что ты меня любишь.

— Люблю, — легко и без смущения призналась я. — Очень. Α ты?

— Даже не сомневайся!

Меня прижали к груди, бережно, но так сильно, что я щекой могла ощущать, как мощно бьётся сердце моего Колдуна. Лучшая музыка в мире.

Я закрыла глаза и тихонько, страшась ответа, спросила:

— Тот камень… Он сильно тėбе навредил?

— Пока не знаю, — ответил Тан. — Магию внутри я чувствую, но слабо.

— Думаешь, она вернётся?

Насмешливо фыркнул, пытаясь сдержать рвущийся наружу смех. Я улыбнулась.