Сережа Боръ-Раменскiй

— Нельзя, нельзя. У тебя охота обѣдать отпадетъ, когда я тебѣ скажу… Пойдемъ скорѣе.

Она увлекла его въ свою спальню и заперла дверь на ключъ потомъ сѣла и сказала:

— Ну, мой милый, милый мальчикъ, я такъ счастлива!

— Что такое? спросилъ недоумѣвающій Сережа. — Что случилось?

— А вотъ что, — сказала она, взявъ его за руку и сажая рядомъ съ собою на узкій и низкій диванчикъ: — сейчасъ у меня была… Нѣтъ не то… Сейчасъ я узнала, что княжна Дубровина, что ея родные не имѣютъ препятствія… ахъ не то! что они всѣ желаютъ, они всѣ обрадуются твоей женитьбѣ.

— Моей женитьбѣ! сказалъ Сережа недоумѣвая, — на комъ?

— Ну, пожалуйста, не скрытничай, это не хорошо. Если я не доглядѣла, если я не догадалась, то теперь все знаю.

— Но что вы знаете? Ради Создателя говорите прямо, я ничего не понимаю.

— Ну, хорошо, — сказала она, улыбаясь радостною улыбкою, — я скажу прямо. Ты любишь княжну, и она тебя любитъ.

— Что вы, мама! какіе пустяки, и кто это могъ вамъ сказать такой вздоръ? воскликнулъ Сережа.

— Кто бы мнѣ ни сказалъ, это ужъ моя тайна; но я повторяю, и это навѣрно, что княжна не откажетъ тебѣ, и всѣ ея родные въ восторгѣ.

— Ничего въ толкъ не возьму! Знаю одно, что свататься ни за кого не собираюсь.

— Это отчего?

— Потому что я никогда о женитьбѣ не думалъ, потому что это самый важный шагъ въ жизни, а я очень еще молодъ. Что касается до княжны…

— Пожалуйста! неужели ты можешь увѣрять меня, что ты ея не любишь?

— Я и увѣрять не стану, милая мама, а просто скажу, что и не думалъ любить.

— А отчего же ты сидишь съ ней по цѣлымъ вечерамъ, говоришь — не наговоришься и всегда спѣшишь къ нимъ… къ ней. И послѣ этого ты скажешь, что ее не любишь?

— Конечно, скажу. Правда, я ихъ всѣхъ и въ особенности княжну очень цѣню, очень люблю даже, но не какъ невѣсту и будущую жену, а какъ добрую, милую, образованную дѣвушку, и всѣхъ сестеръ ея тоже, всю семью; но вѣдь это отношенія пріятельскія, а теперь и родственныя, такъ какъ Глаша помолвлена за Долинскаго.

— Ну, все это не отвѣтъ на мои слова. Я говорю и повторяю, что Долинскіе и Богуславовы ждутъ, что ты сдѣлаешь предложеніе.

— Я этому не вѣрю, милая мама, но если бы это и было, такъ, я очень сожалѣю о такомъ недоразумѣніи и предложенія дѣлать не стану.

— Какъ? Княжнѣ Дубровиной! такой милой дѣвушкѣ, богатой, знатной! Это немыслимо! возопила Серафима Павловна съ удивленіемъ и досадой. — Я этому вѣрить не хочу, я слышать такихъ безумныхъ словъ тоже не хочу.

— Мама, поймите меня, если уже вы говорите серіозно. Я не искатель богатыхъ невѣстъ, и никогда не женюсь по расчету. Притомъ я жениться теперь не желаю.

— Но, Сережа, милый, подумай. Это было бы такое счастіе! Всякій другой на твоемъ мѣстѣ не помнилъ бы себя отъ радости, а ты, даже, не разсудивъ ничего, объявляешь, что не хочешь жениться. Это не можетъ быть! Это не послѣднее твое слово. Подумай.

— Мнѣ нечего думать, мама! Я не вѣрю всей этой сплетнѣ и ужъ, конечно, не женюсь изъ-за денегъ.

— Сережа, я прошу тебя. Для меня. Стану ли я желать чего-либо, что не клонится къ твоему счастію? Наконецъ, если не хочешь жениться для своего собственнаго благополучія, женись для моего счастія, чтобы я могла умереть спокойно, видя моихъ дѣтей пристроенными.

— Милая мама, я все въ мірѣ готовъ сдѣлать для васъ и всегда дѣлаю, что могу. Мы не въ крайности, и теперь, оставаясь вдвоемъ при пенсіи отца, при моемъ жалованьѣ, при томъ, что я зарабатываю въ годъ моими литературными трудами, мы можемъ жить въ довольствѣ. Вы ни въ чемъ не будете нуждаться, всѣ ваши приказы я исполню.

— Благодарю тебя; кажется, у меня прихотей особенныхъ нѣтъ, а я прошу для тебя, и потомъ ужъ для меня, не отказываться отъ огромнаго состоянія и прелестной жены. Сдѣлай это для меня, ты жалѣть не будешь.

Сережа всталъ и сказалъ твердо:

— Никогда не женюсь я вопреки вашего желанія, никогда! Но не женюсь и на богатой изъ расчета. Семейная согласная жизнь величайшее на землѣ счастіе, и чтобы имѣть его, надо выбрать себѣ жену по сердцу, по нраву, по взаимной склонности, при уваженіи и любви. Я ничего такого, исключая уваженія, не чувствую къ княжнѣ Дубровиной и ни за что, ни за что никогда не буду просить руки ея. Въ этомъ я не могу исполнить вашего желанія.

Серафима Павловна заплакала.

— Не могу, не могу, мама! не мучьте себя и меня понапрасну. Это противно моимъ правиламъ. Развѣ я могу сказать княжнѣ, что люблю ее какъ будущую жену? Это была бы самая гадкая ложь изъ-за ея денегъ. Какая низость!

— Никакой низости нѣтъ, а я вижу одно, что ты безумный, и напрасно говоришь, будто меня такъ любишь!.. Теперь я вижу, какъ велика твоя ко мнѣ любовь…

— Ахъ, мама! мама! воскликнулъ Сережа, махнулъ отчаянно рукой и поспѣшно вышелъ изъ комнаты и изъ дому.

Серафима Павловна поплакала и, печально подвинувъ пяльцы, принялась шить съ нервною поспѣшностью. Иногда она вдругъ клала иголку и восклицала: „Какое безуміе! Какой глупецъ!“ Въ этотъ день Серафима Павловна поѣхала къ Долинскимъ одна, и когда у ней спросили, гдѣ Сережа, она отвѣчала, что его цѣлый день не было дома, что онъ, вѣроятно, занятъ по службѣ.