Сережа Боръ-Раменскiй

— Я? Мужъ мой мнѣ ни въ чемъ не отказываетъ; онъ платитъ за мой туалетъ, не считая, платитъ за содержаніе дома; но я въ моемъ домѣ или, лучше, въ его домѣ послѣдняя спица въ колесницѣ. Я не имѣю голоса, воли я ни въ чемъ не имѣю; выборъ знакомыхъ, близкихъ дому отъ меня не зависитъ, не зависитъ отъ меня я выборъ слугъ. Пріѣхала я въ устроенный домъ, полный прислуги, и живу въ немъ. Мой мужъ, не сварливъ, не капризенъ, но онъ требователенъ и холоденъ. Я должна жить по его усмотрѣнію и ходить по его дорогѣ, ходить по ниточкѣ. Въ этомъ его домѣ я не могу располагать ни копѣйкой денегъ, ни малѣйшей вещью, не только располагать, я не могу переставить ни вазу ни канделябръ. Гдѣ что стоитъ, тамъ пусть и остается; я даже не могу расчесть мою горничную, если ея услуги мнѣ не нравятся. Онъ вѣжливъ со мною — вы это видите; но и я обязана сидѣть дома или выѣхать въ свѣтъ, когда ему это угодно, точно такъ же и выборъ мѣста жительства зависитъ отъ него, а не отъ меня. Вѣра, скажетъ онъ, прикажи укладываться, мы черезъ три дня ѣдемъ туда-то. Онъ ни разу не спросилъ у меня: хочу ли я, или нравится мнѣ то или это. Всѣ въ домѣ ему повинуются безусловно, а я прежде и больше всѣхъ… Вотъ моя жизнь! Но я сама ее выбрала, и пенять мнѣ не на кого. Я съ радостію увидѣла, что сестра выбрала иную жизнь. Она взяла не богатство, а нашла добраго и милаго человѣка, и хотя онъ бѣденъ, но ей будетъ легче сносить недостатокъ, чѣмъ мнѣ нести тяжесть моего богатства.

Вѣра утерла слезы, набѣжавшія ей на глаза.

— Бѣдность тоже не легка, — сказала Серафима Павловна въ утѣшеніе дочери. — Еслибы Богъ благословилъ тебя дѣтьми, жизнь твоя была бы счастливѣе.

— Не знаю. Онъ бы не позволилъ мнѣ воспитывать дѣтей. Воля его, непреклонная и жестокая, легла бы тогда не на одну меня, а и на дѣтей. Тогда было бы еще тяжелѣе.

Серафима Павловна вздохнула и поцѣловала дочь.

— Пріѣзжай хотя на малое время погостить, — сказала она; — теперь мы не такъ несчастливы, какъ прежде, и ты отдохнешь съ нами.

— Развѣ вы думаете, что я не желала пріѣхать, развѣ вы думаете, я не желала помочь вамъ, брату и сестрѣ? Когда я съ вами разсталась, я стала любить васъ нѣжнѣе, но я ничего, ничего не могла для васъ. Я и теперь ничего обѣщать не могу. Не знаю я, когда я васъ увижу. Будьте только увѣрены, что если могу, то пріѣду, если не пріѣду, то это значитъ, что меня не пустили.

Вѣра поцѣловала мать. На другой день, уѣзжая въ Петербургъ, она горько плакала, прощаясь съ матерью и братомъ. Имъ обоимъ показалось, что Вѣра смягчилась сердцемъ, что ея безрадостная жизнь развила въ ней нѣкоторую чувствительность и что привязанность ея къ семейству выросла.

И вотъ остался Сережа вдвоемъ съ матерью, которая скучала и по Глашѣ и еще больше по Ванѣ, въ чемъ она не признавалась. Письма отъ молодыхъ Долинскихъ получались и длинныя и веселыя. Домикъ, ихъ пріютившій, стараніями Анюты былъ приведенъ въ порядокъ и отдѣланъ заново, а домикъ маменьки, убранный, какъ игрушка, ожидалъ Серафиму Павловну, которая обѣщала пріѣхать весною.

— До весны далеко, — сказала она Сережѣ. — Я даже не знаю, куда я поѣду лѣтомъ. Меня зовутъ Долинскіе и княжна въ Спасское; у нихъ будетъ и людно и весело. Туда же ѣдутъ и Богуславовы. Я люблю общество Александры Петровны Богуславовой и даже этой добряшки Лидіи. Если бы ты согласился ѣхать туда со мною, я была бы рада.

— Милая мама, я не могу, — сказалъ Сережа.

— Это почему?

— Мнѣ какъ-то неловко послѣ того, что произошло.

— Ничего не произошло, — возразила она, — я желала,

чтобы ты женился; ты не хочешь, воля твоя; но почему же обрывать пріятныя отношенія съ милымъ, а теперь съ родственнымъ семействомъ?

— Я не обрываю, но ѣхать въ деревню къ нимъ мнѣ совсѣмъ не хочется.

Разговоръ на томъ и кончился. Три недѣли прошли скоро, и молодые Долинскіе возвратились. Во дворѣ дома княжны Дубровиной находился небольшой флигель, заново отдѣланный для молодыхъ. У нихъ была своя прислуга, своя пара лошадей, и свои хозяйственныя приспособленія. Ни единаго гвоздя не вбили въ этомъ домѣ безъ Анюты Дубровиной; она сама выбрала мебель, посуду, занавѣски на окна; сама все разставила и убрала квартиру зеленью и цвѣтами. Она съ утра до вечера все приготовляла къ пріѣзду молодыхъ и даже заказала ужинъ. Когда Долинскіе пріѣхали, все было готово для нихъ, и вся семья, включая, конечно, Серафиму Павловну и Сережу, собралась въ ихъ домикѣ, чтобы встрѣтить ихъ. Послѣ первыхъ поцѣлуевъ, объятій и слезъ, Анюта взяла за руку Ваню, привела его въ кабинетъ, ему приготовленный, показала ему письменный столъ и, отдавая ему ключъ отъ ящиковъ, сказала:

— Милый мой братъ, надѣюсь, что ты будешь здѣсь вполнѣ счастливъ, а отъ лишеній оградитъ тебя та сумма, которая находится въ твоемъ столѣ. Я счастливѣе тебя, потому что могу доставить тебѣ жизнь обезпеченную; не благодари меня. Ты мнѣ братъ, я дѣлюсь съ тобой только излишкомъ, помни это — излишкомъ.

— Анюта, я помню одно: твои заботы, любовь и попеченія. Ты воистину сестра моя и сестра рѣдкая.