Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь…

В мае 1903 года у Рахманиновых родилась дочь Ирина. С самых первых дней ее жизни Сергей Васильевич относился к ней с большой нежностью. Каждый ее крик приводил его в беспокойство. Он ходил вокруг нее с озабоченным видом, не зная, как помочь, боясь дотронуться до нее, как будто она была таким хрупким предметом, который от прикосновения его больших рук мог разлететься вдребезги.

Само собой разумеется, что с рождением ребенка все интересы Наташи сосредоточились на нем.

19 августа 1903 года я получила от Сони письмо, где она, между прочим, пишет:

«…Снегурочка, ты не сердись на Наташу, что она тебе не пишет. Во-первых, она всегда была лентяйкой, а потом она, как все молодые матери, до того поглощена своей Ириной, что все остальное на свете у нее временно отошло на 50-й план. Потом это пройдет, и мы опять получим Наташу, конечно, не прежнюю, изменившуюся, но все-таки очень хорошую. Я, конечно, понять не могу, как два существа могут поглотить все, что есть на свете остального, но таков, очевидно, закон природы, так как со всеми повторяется та же самая история, и со мной, вероятно, было бы то же самое.

Вообще семейная жизнь, по-моему, имеет одну отрицательную сторону, она развивает в сильнейшей степени эгоизм, так как человек, сочетавшись браком, начинает исключительно думать только о своем семействе, т. е. о себе, так как удобства, счастье и благополучие семьи есть в то же время его счастье, удобства и благополучие, а следовательно, человек этот делается еще более эгоистом, чем раньше. Вот, Снегурочка, что могу тебе сказать на этот счет, а потому, пока не поздно, надо постараться не изменить нашему обществу. Не правда ли?»

Эти соображения Сони о влиянии брака на характер человека были для меня не новы. Еще задолго до замужества Наташи в нашей девичьей компании выказывалось не раз мнение, что гораздо благоразумнее было бы совсем не выходить замуж, и мы дали в том друг другу слово. Первой нарушила его Наташа, а затем по очереди и все другие, за исключением самой Сонечки.

Сергей Васильевич очень любил детей вообще, своих же, конечно, в особенности. Относился он к детям с каким-то особенно серьезным, глубоким чувством. По-видимому, любовь к ним рождала его большую симпатию и к старым русским няням.

Первая няня, с которой его столкнула судьба, когда он после разрыва со Зверевым нашел родственный приют в семье Сатиных, была старая Феона, вырастившая все молодое поколение Сатиных и жившая у них на правах члена семьи. Все, включая и Сергея Васильевича, очень ее любили.

27 сентября 1897 года он пишет Н.Д. Скалой, что врач нашел у Феоны грудную жабу и сказал, что если она будет продолжать есть постную пищу, то ее через год не будет на свете.

«…Феоша мне дала обещание, – сообщает Рахманинов, – этого не делать. Я слежу за приемом лекарств».

Слова эти ясно говорят о той сердечности, с которой он к ней относился. Вообще в семье Сатиных к обслуживающему персоналу относились с большой человечностью. Об этом свидетельствует следующее письмо Наташи от 22 сентября 1898 года:

«…Дорогая Леля! Прежде всего должна сказать тебе, что у нас большое горе: скончалась наша дорогая Феона. Мы хотя и знали, что она очень плоха, но все же не ожидали, что она так скоро умрет, а главное, при таких ужасных условиях. 31 августа папа, Володя, Феона и Анюта отправились в Москву, так как Володе нужно было спешить в гимназию. Феона последнее время была все больна, как всегда, но ничего особенного с ней в день отъезда не было. Представь себе, что она скончалась в вагоне от разрыва сердца, как раз после третьего звонка. Папа на руках вынес ее, умирающую, и сдал кучерам, но сам с Володей не успел соскочить, так как поезд уже тронулся. Володя со следующим поездом вернулся обратно из Сампура[169]. Мы узнали об этом только поздно вечером. На другое утро, чуть свет, мы отправились на Ржаксу, чтобы увезти ее тело в Ивановку, но тут-то и начались наши мучения. Так как Феона умерла на станции, нужно было пройти через всякие формальности. Потребовалось свидетельство доктора о том, что она умерла естественной смертью, потом нужно было получить разрешение из Тамбова и т. д. Мы пробыли на станции целый день. Ты не можешь себе представить, Леля, что это был за ужас; народ нахальный, любопытный, жара. В довершение всех ужасов приехали священник и дьякон, чтобы служить панихиду, оба до того пьяны, что чуть не падали в гроб, прямо кощунство. О таких вещах в письме не много расскажешь, это нужно видеть, чтобы понять весь ужас.

Похоронили мы нашу дорогую Феошу близ Саши в нашем саду в Вязовке. Вот у нас, Лелечка, опять смерти и панихиды…»