Сергий Нилус - Полное собрание сочинений - Том 3

Я — русский помещик и, по милости Божией, женат. Оба мы получили современное образование; но, воспитанный покойною моею матерью в православии, я уберег в душе моей искру страха Божия, и ни студенческая жизнь, ни гусарская служба, ни столичные развлечения не погасили ее во мне. Правда, подобно другим, и я редко посещал храмы Божии, забывал утренние и вечерние молитвы, любил театры и разные другие общественные увеселения; но бывали минуты, когда в душе моей неотразимыми упреками заговаривала совесть, и я, с глубоким вздохом сокрушения о моем окаянстве, обращал мысль мою к Тому, Кто сказал: «Не хощу смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему».

Однажды случилось мне проехать по делам своим в разные места. Это было в сырую и пасмурную осень. Грязь была невылазная, к тому же положение дел моих не слишком радовало меня; естественно поэтому, что я был в самом дурном расположении духа. Жена, встретив меня на пороге моего дома, сказала, что к нам собралось несколько знакомых. Не до них мне было; но делать нечего, я переоделся и вышел в залу. Поздоровавшись с гостями и усевшись вокруг кипящего самовара, мы повели разговоры о сене, о гречихе и других подобных предметах, «вызывающих на размышление». Беседа наша час от часу становилась шумнее; посыпались анекдоты и рассказы про разные деревенские случаи... Вдруг докладывают, что в прихожей дожидается какой-то монах. После нескольких секунд колебания решено было принять нежданного гостя. Вошел инок и, помолясь пред иконами, объявил, что он — иеродиакон Оптиной Пустыни, К. После обычных приветствий он объяснил причину своего приезда, что-де послан от обители для сбора доброхотных подаяний на нужды монастырские. Было уже поздно. Я и жена предложили ему переночевать; он согласился. Затем мы стали продолжать прерванную беседу и скоро вошли в обычную колею толков и пересудов. Нас немного стесняло присутствие монаха, и потому мы старались вести речь больше на французском языке. Монах молчал. Чувствуя неловкость нашего положения, мы пробовали как-нибудь втянуть в общий разговор и гостя. Как там оно случилось, не помню, но только речь наша коснулась вопросов религиозных; поднялись сначала легкие, а потом и более серьезные споры. Монах все молчал. Наконец, когда я, чтобы прекратить неуместную полемику, заговорил несколько в тоне поучительном, гость прервал свое молчание. Частью из любопытства, частью из учтивости все наше общество перестало спорить и внимательно прислушивалось к скромной и простой речи инока. Довольно говорил он; откланявшись затем, он вышел от нас в отведенную ему комнату. Мы тоже недолго оставались вместе: через час каждый из нас отправился с думами, далеко не теми, какие были у всех при начале вечера.

На другой день инок, получив от нас посильное приношение, уехал.

К завтраку мы собрались, как и накануне, целым обществом; но уже не тот был у нас разговор: все как-то не вязалось, не клеилось. Пробужденная простым, но сильным словом инока совесть не давала покоя; что прежде нам казалось пустым и ничего не значащим, то теперь для нас получило смысл и выпукло стало пред открывшимися нашими внутренними очами — по крайней мере, так чувствовал я.

До борьбы с грехом было еще далеко, но сознание своей порочности уже явилось; образ жизни пошел по-прежнему, но спокойствие духа уже было нарушено.

На следующий год опять посетил нас тот же о. К. Мы обрадовались ему, как давно знакомому, и упросили пробыть у нас целый день. Мы и не заметили, как прошел этот для нас прекрасный день: так много было сладостного в беседе человека, напитанного духовною мудростию опытных подвижников жизни духовной. Очень естественно, что мне и жене моей захотелось побывать в Оптиной Пустыни и познакомиться с тамошними подвижниками, особенно со старцами: иеромонахом Леонидом (Львом) и иеромонахом о. Макарием, о которых о. К. рассказывал нам много интересного. Впрочем, проект наш на этот раз остался только проектом. Уже на другой год мы с женой исполнили наше сердечное желание и прибыли в Оптину Пустынь, помнится, в конце сентября.

Остановившись в монастырской гостинице, мы послали за нашим знакомым, о. К. Он не замедлил явиться и, повидавшись с нами, пошел и привел с собою о. Макария.

Первая наша встреча со Старцем, против нашего ожидания, не имела ничего особенного. Припоминая себе рассказы о. К., мы думали встретить подвижника с особенным выражением в лице, с особенными приемами; оказалось, что это был простой, обыкновенный монах, чрезвычайно скромный, неразговорчивый и к тому же косноязычный. Я положительно был разочарован; но жена моя, несмотря на свою светскую бойкость, с первого раза почувствовала какой-то безотчетный страх, смешанный с благоговением; а в следующие его посещения привязалась к нему всей своей душой.

Отговев и приобщившись Св. Таин, мы возвратились в деревню, а через несколько времени выехали в Петербург.